в жертву сатане, или кому-то просто нравится меня пытать, пытать изощренно, видеть в своей пытке искусство…

Искусствовед?

Я уже не сомневаюсь, что это он. И мозги на коврике цвета Сэндиной накидки тоже его рук дело. Осталось привязать ко всему этому поведение Клэр и незнакомого хипстера – и можно умирать хотя бы с каким-то пониманием смысла своей смерти. Я хочу увидеть лицо искусствоведа, чтобы плюнуть в него. Но в комнате никого нет.

Я вешу на пентаграмме и жду. Вешу и жду. Я не знаю, сколько проходит времени, прежде чем дверь открывается.

В комнату входит женщина в латексе. Она запирает дверь на ключ, подходит ко мне и спрашивает:

– Хочешь есть?

– Чего?

Женщина в латексе бьет кулаком мне в нос. Кровь течет по подбородку. Я хочу его вытереть, но вовремя вспоминаю, что я распят на пентаграмме. Я смотрю на лицо женщины в латексе и только сейчас понимаю, что она в маске. Все ее тело – один сплошной латекс, ни миллиметра кожи, только черные волосы опускаются за спину. В тусклом свете ламп и свеч до меня доходит, что эти волосы могут принадлежать Клэр, но голос женщины в латексе слишком низкий. Высокие и не женственные интонации Клэр я бы узнал среди сотен других высоких и не женственных интонаций.

– Хочешь есть? – вновь спрашивает женщина.

– Нет, – отвечаю я и зажмуриваюсь.

Но женщина в латексе меня не бьет. Она удовлетворенно кивает, затем спрашивает.

– Может, съешь что-нибудь?

Я понимаю, что нахожусь не в том положении, когда на женщину можно смотреть как на полную дуру, поэтому я смотрю в пол и отвечаю, что уже ответил на этот вопрос.

Женщина в латексе опять бьет кулаком, и после того, как сводящая челюсть боль отступает, я отвечаю:

– Да, я хочу есть.

Женщина в латексе бьет каблуком мне в колено – я мысленно благодарю ее, что не в пах.

– Какой ответ вы хотите услышать? – спрашиваю я и сплевываю кровь.

– Правильный, – отвечает женщина и опять бьет по тому же колену.

Я не выдерживаю и вскрикиваю от боли. Женщина в латексе делает пару кругов вокруг пентаграммы на полу, останавливается, берет свечу, ту, что сгорела наполовину, подходит ко мне и говорит:

– Придется начать все сначала. Хочешь есть?

– Нет? – решаю ответить я.

Женщина в латексе удовлетворенно кивает, и я радуюсь, что на мое тело не капает воск по причине вопросительной интонации в ответе.

– Может, съешь что-нибудь?

Кажется, я начинаю понимать, что хочет услышать женщина в латексе. Я должен назвать ей определенный ответ. "Нет" и "да" не подходят, поэтому ответ может быть абсолютно любым. Но возможно, женщине в латексе важна точность ответа, а не его суть? Ведь одним из моих ответов был "да, я хочу есть", а женщине в латексе, возможно и, надеюсь, что так оно и есть, нужно просто "да".

– Да, – отвечаю я и получаю каплю воска на грудь.

Я стараюсь не орать от боли, и у меня получается. Ужас от возможной боли в дальнейшем страшнее той боли, что я испытываю сейчас.

– А где еда? – спрашиваю я, подумав, что попал на изощренный тест по логике.

Еды и вправду нет. Зато есть очередная капля воска, повисшая в волосах моей груди.

– Придется начать все сначала, – говорит женщина в латексе, говорит без эмоций, как робот. – Хочешь есть?

– Нет.

– Может, съешь что-нибудь?

Я задумываюсь, и задумываюсь надолго, надеясь, что долгое молчание не станет для женщины в латексе поводом для пинка в колено или капли воска на грудь. Вариантов ответа множество, поэтому шансов избежать новой боли у меня практически нет. Я решаю ответить первое, что приходит в голову.

– Я не голоден.

Новая капля воска – и уже на бедре, совсем рядом с членом. Я понимаю, куда целилась женщина в латексе, и надеюсь, что она не станет исправлять свою неточность.

– Близко, но не то, – говорит она. – Придется начать все сначала. Хочешь есть?

– Нет.

– Может, съешь что-нибудь?

Я использую подсказку и отвечаю – отвечаю с уверенностью, что отвечаю правильно:

– Я не хочу есть.

Женщина в латексе тянется к моему члену и нажимает на кнопку, что находится под ним. Стена с пентаграммой начинает вращается. Я снова радуюсь, что женщина в латексе щадит мое хозяйство…

– Совсем близко, но все равно не то. Еще раз.

…и дает мне подсказки…

Я испытываю почти благодарность к женщине в латексе. Теперь я понимаю, для каких ощущений соглашаются стать сабмиссивом в БДСМ.

Пентаграмма делает пять полных оборотов и останавливается. У меня кружится голова. Женщина в латексе не теряет время и спрашивает то же самое, повторяет как мантру. Я отвечаю "нет" на первый вопрос и беру паузу перед ответом на второй. Я уже совсем близко, если женщина в латексе меня не обманывает.

– Спасибо, я не хочу есть.

Женщина в латексе сует в мою руку почти догоревшую свечу.

– Машина стоит во дворе, – говорит она. – Одежда и другие принадлежности лежат в ней нетронутыми.

Я вопросительно смотрю на свечу в своей руке. Женщина в латексе видит мой взгляд и добавляет:

– Освободишься с помощью огня.

Женщина в латексе идет к двери, на ходу спрашивает:

– Днепр далеко от Киева находится?

– Река или город? – переспрашиваю я.

Женщину в латексе ответ не интересует, раз она оставляет меня одного в комнате. Мне до сих пор страшно, парализующий шок не покинул бы меня, если бы я вовремя не увидел, что гореть свече осталось совсем недолго. Я прижимаю горящий фитилек к ремню, воск обжигает мои пальцы, и в это время я гадаю, откуда женщина в латексе узнала, что я из Днепра.

Вино

Я вспоминаю реакцию Пауэерса на новость о моей женитьбе.

– Мои соболезнования, друг.

Моя женитьба никогда не вызывала у меня соболезнований. До сегодняшнего дня я плохо представлял себе, что такое соболезнование. Лишь сейчас я начинаю соболезновать самому себе.

Мои запястья пахнут горелым. Мое тело болит. Уже одетый, я веду машину по ночным дорогам и не понимаю, что со мной происходит. Как во сне, я приезжаю в Кастро.

Я вбегаю по ступенькам и останавливаюсь у двери. Света нет. Окна завешены, но если бы в доме был свет, я бы это понял.

Я стучусь в дверь. Вдруг Пауэрс просто дрыхнет.

Мне никто не отвечает. Нажимаю на звонок, стучусь в дверь, стучусь сильно и долго.

Мне никто не отвечает.

Я сажусь на ступени возле входа и начинаю курить. Мое тело дрожит. Мои