Поднявшись на Пояс Тавлеи, он с перевала, всегда неожиданно, видит перед собой невозможный город, словно парящий над заболоченной дельтой реки, расчленённой на пучок многочисленных проток.

Город многоярусный, с бесконечными переходами, мостиками и ажурными арками, перекинутыми меж странных зданий на громадной высоте, на разных уровнях, ну никак сообразуясь со здравым смыслом.

Он видит город, у которого нет опоры. Город, который может исчезнуть, оставив после себя лишь огоньки на болотах. И снова возникнуть, часть себя позабыв в других мирах.

У солидного и благонамеренного человека голова идёт кругом и земля уходит из под ног.

Он твёрдо знает, что с высоты падать больно, а по таким тонким переходам пройти невозможно. И на трясине выстроить башни нельзя. И посреди полноводного потока замки не возводят. И дышать дурманящими испарениями неприятно. И комары в таких местах едят поедом. Здесь – неправильное место!

А живущие в Тавлее об этом даже не подозревают. Комары их не кусают, и с мостиков они не падают.

Купающийся в магии город окутан невидимой золотой сеточкой, кусочки немагического золота везде, где только можно. В стенах и крышах домов, в перилах мостиков. В бортах, кончиках мачт и рей плывущих по каналам барок.

Люди носят золотые обереги на одежде, на пальцах, в волосах.

Золотая дымка стоит над городом, тусклым золотом отливает на закате вода каналов.

А бархатными весенними ночами распускаются на тавлейских болотах белые нимфеи с золотыми тычинками. Утром они уходят на чёрное илистое дно, но на смену им раскрывают розовые лепестки лотосы, подставляя их золотым лучам солнца.

Тавлея – она словно золотая паутина, и приезжий с окраины миров попадает в неё, как муха, барахтается, не в силах понять и покорить этот город.

И покидает Тавлею, возвращаясь в свой родной, надёжный и такой правильный Тар-Баг-Атай с глубокой раной в сердце, потому что обладать этой равнодушной, надменной, слегка уставшей от всеобщего поклонения красавицей – невозможно, а позабыть нельзя.

Тавлея обречена.

Таким количеством магии нельзя обладать безнаказанно. У магии нет хозяина, она – награда сильнейшему. Поэтому на границах наших миров идёт постоянная война.

Желтоватые страницы пухлых многотомных бестиариев переполнены рисунками тварей, что осаждали и осаждают наши рубежи. И будут осаждать, конца этому пока не предвидится.

И библиотеки будут пополняться новыми томами поверженных врагов, пока мы сами не окажемся занесены в чей-нибудь роскошный бестиарий на страничку проигравших.

Во всяком случае, я уже там.

Меня лишили моих оберегов, и магия Тавлейских болот мне теперь недоступна, даже если я и попаду домой.

Житель окраинного Тар-Баг-Атая куда счастливее меня.

Время не бежит – оно летит.

Только было утро, а вот и полдень. Это потому что тепло и небо синее на конце ствола виднеется.

В очередной раз бадья вернулась не только с порожней корзиной, но и с обедом. Кормят здесь нормально, какой смысл морить голодом человека, который добывает золото, он тогда работать не сможет.

Приехал кус хлеба и рассечённый до корочки надвое шмат сала, ну а чайник с водой и так висел на одном из столбов, рядом с горняцкой лампой. Горло смачивать.

– Выдра, есть иди! – крикнула я в туннель проходки.

И задумалась, «идите» вообще-то надо бы сказать…

Или не надо?

Слышно было, как перестал тюкать стену гном, захлюпали шаги. Выдра аккуратно обошёл пустую тачку.

Разломил хлеб напополам, оторвал от общей корочки свой кусок сала, присел на корточки у стенки и принялся есть.

У меня ноги заныли при взгляде на него. Тут многие умеют так сидеть, я – нет. Жевала стоя.

С тем, с кем ты разделил еду, в даже если это гном, чём-то сближаешься. С сотрапезником молчать неловко.

– Тяжело было с шестью справиться? – спросила я.

– Нет, – с видом давным-давно привыкшего к своей славе и уже не радующегося ей ответил гном. Помолчал, потом пояснил: – Я не хотел. Они ввяжались в драку. Я жащищался. Нечаянно убил.

Вот это по-нашему. Логично: что же ещё сделать с теми, кто вшестером на тебя напал?

Гном всё больше и больше становился мне симпатичен.

Не-ет, день сегодня, похоже, удачный! Живую бабочку увидела, с гномом познакомилась. Ещё бы голова не так болела – и вообще полное счастье.

Да только не бывает его, полного счастья. И неполное быстро кончается.

Лишай появился. Обед испортил, оглоед. Нечестно это, обед у заключённых – святое.

Работу припёрся проверять, спустился в бадье с небес, ждали его, ага.

Как обычно, когда мы с ним сталкивались в тесном пространстве, возникало какое-то немыслимое напряжение, казалось, щепочку сухую поднеси – и вспыхнет.

Я-то чувствовала, что ему до смерти хочется мне шею свернуть, но что-то сдерживает, а от этого хочется ещё больше. А в свою очередь, я исступленно жду, когда он сделает хоть малейшую попытку причинить мне боль, чтобы, забыв всё, кинутся на него и подохнуть, потому что забьёт.

Но до этого – схлестнуться с ним так, чтобы всю жизнь оставшуюся, недолгую, как у всех здешних надсмотрщиков, полученные от меня увечья лечил. Жду. У меня ведь тоже своя уздечка, не приучена наносить удар первой. И даже знаю, почему не приучена: близко расположена черта, переступив которую, я не смогу остановится. Особенно здесь.

Тут иногда зубы сводит от желания вцепиться в кого-нибудь, тугую кожу прокусить, чужую солёную кровь почувствовать.

И непонятно, то ли это от долгой зимы в голове сдвиги, то ли именно так упырями делаются, то ли тело устало от давно неживой еды, свежей пищи требует, тепла и солнца. Магии, текущей по жилкам.

Вот и расходимся мы со старшим надсмотрщиком, словно два хрипящих волкодава в строгих ошейниках, у каждого поводок туго на чей-то невидимый кулак накручен. Пена на губах закипает, зайчики кровавые в глазах скачут, – но мир.

И сейчас Лишай лишь зыркнул на меня – и мимо, пошёл в проходку смотреть, чего наделали.

А наделали мы много чего, пора было бы и потолок крепить. Гном вгрызался в породу, аки крот. Кайлил он ювелирно.

Даже Лишай впечатлился. Пробурчал себе что-то под нос, пальцем стенку колупнул да и вознёсся обратно на землю.

Мы продолжили прерванное застолье. Нет, застолье – это когда за столом. Так что мы с гномом вернулись обратно к стволу и всего лишь продолжили жевать, не желая сокращать время обеда.

Гном не стал присаживаться у стены, аккуратно съел остаток своего ломтя, стоя у столба.