У него был вид верного пса, надолго покидаемого хозяином.

– Поеду отдохну, – ответил Эмилиано, подходя к своему «Порше», стоявшему в тени аллеи.

Он был очень привязан к Фабрицио, но сейчас ему хотелось оказаться как можно дальше от всех своих родственников, на лицах которых алчность и растерянность распределялись в самых различных пропорциях.

– С кем я теперь должен вести дело? – спросил Фабрицио.

– Спроси лучше себя, кто мог бы вести дело с тобой, – ответил Эмилиано, предлагая ему больше полагаться на себя.

Фабрицио взволнованно обнял его.

– Я всегда хотел иметь дело только с тобой, – пробормотал он.

– У тебя есть и своя голова на плечах. Дальше ты можешь шагать и один. – Эмилиано дружески взглянул на него. – Большую часть пути мы шли вместе. Но я уже почти достиг пункта назначения, Фабрицио.

– Понимаю, – сказал Фабрицио, который, однако же, никак не мог объяснить себе столь странного решении сводного брата. – Если что, можешь рассчитывать на меня.

Было уже темно, когда Эмилиано остановил свой – Порше» перед «Гранд-Отелем» в Римини. Портье встретил его широкой улыбкой, ничем не выразив своего удивления: впервые Эмилиано Монтальдо приезжал в «Гранд-Отель» в одиночестве, без Арлет. Он взял ключ, который портье протянул ему.

– Пришлите мне в номер бутылку виски, – приказал он, направляясь к лифту.

У него был самый лучший номер в гостинице. На крупном столе рядом с окном в гостиной стояла корзина с цветами – амариллисами, георгинами и розами, а рядом большая ваза с фруктами и серебряная конфетница, полная шоколадных конфет.

Эмилиано прошел в одну из двух спален этих обширных апартаментов, в спальню Арлет, окинул взглядом постель с балдахином из белого тюля, кружевные подушки, тканое покрывало с изящным рисунком. На покрывале чьи-то заботливые руки разложили белую шелковую ночную рубашку. Сегодня вечером Арлет не наденет ее. И все же ее нежное присутствие витало в воздухе, в самих этих вещах, хранящих свойственный лишь ей тонкий аромат.

На ночном столике стояли ее серебряные безделушки и цветная фотография в красивой рамке, изображающая их на трапе самолета в одной из поездок.

В книге, которую читала Арлет, был загнут угол страницы, чтобы отметить место, где она остановилась. Эмилиано, который любил книги особенной любовью и терпеть не мог неаккуратного обращения с ними, на этот раз лишь улыбнулся неистребимой привычке Арлет.

Эмилиано отколол булавку от галстука и положил ее на столик рядом с фотографией, снял с руки часы, потом вышел из комнаты, пересек гостиную и направился к своей спальне.

Когда-то он договорился с дирекцией «Гранд-Отеля» обставить один номер в гостинице так, как этого хотелось им с Арлет: обить блестящей светло-голубой тканью, застелить персидскими коврами с цветочным орнаментом, повесить картины. Особенно Эмилиано нравились пейзаж Телемака Синьорини и два венецианских эскиза восемнадцатого века, купленных им на аукционе в Лондоне. Предметы сервировки из английского серебра и изящная посуда были размещены в резном дубовом буфете. Номер сто четыре в гостинице в Римини был их постоянным спокойным приютом, который дирекция сохраняла за Эмилиано весь год.

Освежившись под душем, в белом купальном халате Эмилиано вернулся в гостиную и нашел на столике бутылку виски, хрустальную вазу со льдом и стакан. Он налил себе виски, сел на диван. Посмотрел стакан на свет и выпил большими глотками его содержимое. Через мгновение острая боль пронизала его бок, ледяной пот выступил на лбу. Минуту он сидел неподвижно, словно парализованный. Вскоре боль прошла, оставив тоскливое чувство бессилия. Эмилиано перевел дыхание, поднял трубку телефона и набрал номер в Барселоне, который запомнил на память днем раньше.

– Отель «Принцесса София», – ответил голос телефонистки.

– Синьорину Арлет Аризи, – попросил Эмилиано.

Он подождал несколько секунд, которые показались ему вечностью. Наконец снова послышался голос телефонистки:

– Синьорины нет в гостинице. Желаете передать что-нибудь?

– Да. Скажите ей, что я люблю ее. – И повесил трубку.

Неуверенная улыбка скользнула по его губам. Где могла быть Арлет в это время? «Но, в конце концов, какая разница?» – подумал он, вставая и направляясь в гардеробную.

Десять минут спустя Эмилиано в безукоризненном костюме спустился на первый этаж. Через стеклянную дверь он заметил на террасе группу англичан, которые оживленно разговаривали, пили и смеялись. Монтальдо пересек салон и гостиные с высокими лепными потолками и стенами, увешанными гобеленами, и остановился на пороге бара. На диванчиках и креслах в стиле девятнадцатого века никого не было.

Джанни Луда, пианист, узнав его, заиграл старую неаполитанскую песню «Без тебя», которую они так любили с Арлет.

– Добрый вечер, доктор Монтальдо, – поздоровался Доменико из-за стойки бара.

Эмилиано ответил на приветствие и занял свой обычный столик в углу.

Бармен тотчас же подошел к нему.

– Обслужить вас сразу или подождать синьору? – спросил он, наклонившись к нему: впервые Эмилиано Монтальдо появился в «Гранд-Отеле» один.

Эмилиано посмотрел на него долгим взглядом и медленно произнес:

– Сегодня вечером ее не будет.

Было что-то странное в его тоне.

Бармен исчез за стойкой, но вскоре вернулся с бутылкой шампанского в серебряном ведерке, наполненном колотым льдом. Он поставил на поднос фужер, обернул бутылку белой салфеткой и налил шампанского Эмилиано.

– «… ты одна поешь и умираешь», – пел Джанни Луда.

– Выпей со мной сегодня, Доменико, – пригласил Эмилиано бармена, – и предложи выпить маэстро.

– Благодарю вас, доктор Монтальдо, – ответил молодой человек, своей элегантностью чем-то напоминающий артиста.

– Ненавижу одиночество, – пробормотал Эмилиано, поднимая фужер. – Пить в одиночку нелепо.

Доменико отошел и через несколько мгновений вернулся еще с двумя фужерами, налил шампанского себе и пианисту.

– Выпьем за жизнь! – предложил Эмилиано. – Даже если она великий обман. Или просто мошенничество. Моя чувствительность – это обман. Нежность Арлет – тоже обман.

Доменико привык к исповедям клиентов, особенно если они выпили лишнее. Но Эмилиано Монтальдо был всегда сдержан и молчалив.

Бармен вежливо слушал его, ничего не понимая.

– В детстве кто-то рассказал мне, что в одной африканской стране есть благородная порода лошадей, которые перегрызают себе вену зубами, когда чувствуют, что исчерпали свои силы, а их продолжают погонять, предпочитая быструю и достойную смерть унизительно долгой агонии. Это метафора жизни, в которой нет уже выхода и все пути перекрыты.