поезд медленно и тяжело потащился вперед, Уил взметнулся по ржавой лестнице вагона и прыгнул на теплую черную перину из угля. Начальник его заметил и некоторое время гнался за поездом, крича, бранясь и яростно размахивая шляпой. Вскоре и бригадир, и шахты стали едва различимы вдали, и Уилсон Мун развернулся лицом навстречу ветру.

– Вы даже не знали, куда направляетесь? И куда в конце концов попадете? – спросила я.

– Да какая ж тут разница, – ответил он. – Что одно место, что другое – все равно, разве нет?

Единственным местом, которое я знала, была Айола и земля, которая тянулась за ней вдоль широкого прямого отрезка реки Ганнисон. Наш городок южной своей оконечностью прижимался к холмам Биг-Блю, а западной и северной упирался в громадные Лосиные горы. На востоке вдоль реки разматывалось длинным хвостом лоскутное одеяло полей и пастбищ. Мы с братом родились в фермерском доме, который мой отец унаследовал от своего отца, на высокой железной кровати, которая занимала половину бледно-желтой комнаты, укрытой в дальней части постройки, комнаты, которая предназначалась только для родов и гостей, пока дядя Ог после аварии не перебрался к нам жить. Ферма у нас была совсем обыкновенная и размера тоже невыдающегося, всего сорок семь акров, включая все хозяйственные постройки, дом и гравийную подъездную дорожку, длинную, как волчий вой. Зато от амбара до задней линии ограды на нашей земле росла единственная во всем округе Ганнисон персиковая роща, и персики она приносила сочные, румяные и сладкие. Восточную границу хозяйства огибали извилистые берега ручья Уиллоу-крик, вода в нем была ледяная – только-только со снежных вершин – и с охотой разливалась по рядам деревьев и скромным грядкам картофеля и лука. По ночам речка пела колыбельную под окном моей комнаты, убаюкивая меня, лежащую в железной кровати с шишечками, в которой я спала почти каждую ночь своей жизни. Восход над далекой горой Тендерфут и ежедневные протяжные гудки трех поездов, проезжающих через станцию на окраине города, служили мне самыми надежными часами. Я знала наизусть, как косо заглядывает в кухонное оконце послеобеденное солнце и как ложится оно поперек длинного соснового стола по утрам зимой. Я знала, что изо всех полевых цветов первыми по весне у нас на ферме появятся крокусы и фиолетовая живокость, а последними – иван-чай и золотарник. Я знала, что, стоит подняться над водой выбравшимся из личинок мушкам-поденкам, как дюжина горных ласточек бросится к реке, и в ту же самую секунду к закинутой отцом удочке взметнется радужная форель. А еще я знала, что самые жестокие грозы, дьявольски темные и зловещие, почти всегда приходят из‐за северо-западных вершин и что всякая певчая птица, каждый ворон и каждая сорока умолкают за секунду до того, как разверзнутся небеса.

Так что – нет, в моем представлении одно место не было точь‐в-точь таким же, как все остальные, и я с удивлением смотрела на этого парня, который, похоже, понятия не имел о том, что такое дом.

– А как же ваши вещи? – спросила я, заинтригованная его бродяжьей жизнью.

– То же самое, – сказал он, пожав плечами и улыбнувшись так, будто знал о вещах нечто такое, чего я не знала, и в конечном итоге оказалось, что так оно и есть. Ему предстояло научить меня, какой настоящей ощущается жизнь, если разгрузить ее от всего лишнего и оставить только самое необходимое, и, когда это с тобой произойдет, ты больше не будешь видеть смысла ни в чем, кроме решимости жить дальше. Скажи он мне это тогда, я бы ему не поверила. Но время дергает нас за нитки.

Я не смогла придумать себе повод, чтобы зайти вместе с ним на постоялый двор Данлэпа. Даже если закрыть глаза на то, что я явилась сюда в компании незнакомого парня, девушкам не полагалось заходить в ночлежку без серьезной причины и заслуживающего доверие сопровождающего. К тому же близилось время ужина, и на мне по‐прежнему висела отвратительная задача – вытащить Сета из‐под навеса, где играли в покер, и доставить его домой раньше, чем отец вернется, когда увяжет последние запасы сена мистера Митчелла.

Я уведомила Уила о том, что нам пора прощаться, выдохнув печальное: “Что ж…”, но при этом осталась на месте и не развернулась, чтобы уйти. Я надеялась, что он сам догадается и сам сделает следующий шаг, но он, как и прежде, сохранял безмятежное спокойствие, улыбался мне и время от времени посматривал на небо, будто читал что‐то в легких облаках наступающего вечера.

– Наверное, я уже пойду, – произнесла я наконец. – Ужин готовить и все такое.

Уил опять взглянул на небо, а потом спросил, встретимся ли мы на следующий день, чтобы я ему тут все показала, угостила куском пирога или чем‐нибудь вроде того.

– В конце концов, – добавил он, – вы единственная, кого я знаю в этом чудо-городишке.

– Вообще‐то вы меня не знаете, – сказала я. – Разве что чуть‐чуть.

– Конечно, знаю, – подмигнул он. – Вы – мисс Виктория, королева Айолы.

Он согнулся пополам и взмахнул рукой в шутливом поклоне, как будто перед знатным лицом, и я рассмеялась. Потом он выпрямился и очень долго смотрел на меня – я даже подумала, что сейчас растаю, как шоколад, в последних лучах солнца, тянущихся к нам через порог. Он ничего не говорил, но я чувствовала, что он знает обо мне невозможные вещи. Он подошел поближе. Я впервые в жизни глубоко вдохнула его запах, терпкий, резкий и необъяснимо манящий, и на мгновенье заглянула в его бездонные темные глаза.

Как можно прожить на свете семнадцать лет и ни разу не задумываться над тем, знает тебя кто‐нибудь или нет? Раньше мне и в голову не приходило, что кто‐то может заглянуть в самую суть вещей, а там‐то – как раз и есть ты. Я стояла на пыльных ступеньках ночлежки и чувствовала себя прозрачной, будто меня поднесли к свету и рассматривают насквозь – я понятия не имела, что такое бывает, пока не встретила Уилсона Муна.

Я смущенно отступила на шаг назад – и согласилась встретиться с ним на следующий день. Мне хотелось его еще – так нестерпимо хочется солнечного света, когда его долго застилали тучи. Но не успели мы условиться – назначить время, место, повод, – как в меня с середины Мейн-стрит полетел знакомый голос и ударил будто камень.

– Тори!

Посреди улицы стоял, покачиваясь, мой брат Сет и сжимал левой рукой горлышко коричневой пивной бутылки.

– Тори, отойди от этого грязного ублюдка! – еле ворочая языком произнес