Грязь. С тел капала хлюпающая кожа. Она таяли на огне. В этот момент я чуть не выплюнул содержимое желудка. В полукруге на кольях свисали полуживые тела людей, жителей этой окраины. На одном из людей, на том, что был гол и стар, были надеты хорошие английские чулки чёрного цвета. Я усмехнулся.

— Неужели ты не хочешь к ним присоединиться? — раздался голос в моей голове. Из самого центра, из жаркого пламени, в котором мельком видны синие дьявольские искры, на меня смотрело сребролукое чудовище. Оно прожигало меня взглядом. Его кожа сползала книзу, она была дряблой и скользкой. Я стою молча, мне не хочется разговаривать с ним, моё тело движимо сейчас только желанием жестокого убийства.

И я бегу. Расстояние в тридцать метров преодолевается за секунды, за ними следует быстрый и точный удар ножа в сердце. Но он не доходит до намеченной цели. Когда я оглядываю взглядом свою руку, я понимаю, что её нет. Справа от меня стоит монстр, отрубивший мне её быстрее, чем я сделал выпад. Он выскаливал на меня свои сабельные зубы и молчал как статуя, которая одним своим стоянием здесь гнетёт тебя. Другой монстр, оказавшийся позади, засунул свои руки мне в рёбра, буквально под кожу. И сломал их, словно это были не кости, а карандаши для рисования. Я не смог произнести ни слова.

— Неужели ты думал, что кто-то будет сражаться с тобой в одиночку? Так же рушится всё численное превосходство! Хотя, впрочем, я бы и одна справилась, — говорило главное чудовище. — Ладно, пора с тобой заканчивать.

Я умер. Мне не спастись. Никак. Во рту сухая кровь и тошнота, мне кажется, что я чувствую вкус опарышей. Черви действительно ползут внутри меня, я сейчас сблюю на землю грязных червей. Или они съедят меня изнутри.

Интерлюдия.

Перед человеком было несколько целей. Его нож где-то пропал, — а он был бы так эффективен! — и потому действовать приходилось по ситуации, которая была далеко не в его пользу.

В этот момент человек взглянул на небо. Оно казалось ему таким знакомым и насмешливым. Человек не любил небо. Или даже ненавидел? Он не раз видел смерть и печаль, когда небо не вмешивалось или не хотело вмешиваться в проблемы человечества, оно лишь наблюдало за происходящим. Так за что же его любить? За всё то, что оно могло бы сделать, но не сделало? Глупо.

— Как же я ненавижу человеческую глупость, — сказал человек, подняв свою винтовку и заглянув в её прицел.

Пуля немногим быстрее этих чудовищ. Скорее всего, получится сделать только один выстрел, но куда? В голову какого-нибудь из этих охранников — бессмысленно, в голову матки — самоубийство. Если человек убьёт матку, то он не успеет оглянуться, как его внутренности намотают на запястье. Вывод остался один, самый логичный.

Дымовая завеса. Выстрел. Пуля попадает в череп мальчика, который мучился в агонии. Он падает. Солдат, едва приподнявшись, бросает оружие и бежит по земляной насыпи, он со всей своей скоростью пытается оббежать её, чтобы забрать желанное. И ему чудом это удаётся. Чудовища стояли тихо, не совсем понимая или не различая от дыма картину перед собой.

Оружие, этот странный нож, описывает сначала полуоборот по шее одного монстра, а затем полностью переворачивает тело солдата и перебивает сухожилие на ноге другого. Тот падает и добивается человеком чуть позже. Удивительно как нож движется сам по себе. Чудодейственный клинок выписывает пируэты и вольты, не оставляя лишних движений.

Однако матка и не думает уступать. Сфокусировав свой взгляд в попытке увидеть хоть что-то, она швыряется в солдата трупом, бывшим до этого на вертеле. Обугленное тело заставляет солдата пошатнуться. Но не проходит и секунды, как он перебрасывает свой вес на другую ногу и, чуть пройдя, устремляет нож прямо в горло дряблому существу. И протыкает.

Немного подождав и закурив, он посмотрел на небо в очередной раз, он подумал о том, что сегодня не его день.

— Эй, — пинает он мальчика, — ты планируешь вставать?

Эпилог.

Прошло три месяца после той аварии. Тогда я лишился руки и памяти. Сестра собиралась на работу и шумела, мешая мне спать. Это было бы хорошее утро, но его изрядно испортил факт моей выписки — очередное вливание в новый коллектив, который за время моего отсутствия поредел старыми и пополнился новыми лицами.

Я умыл заспанные глаза и позавтракал. Почему от сна я устаю больше, чем от какого-либо труда? Надо бы сегодня уделить больше времени рисованию, я им увлёкся последнее время, но всё недостаточно работаю над собой: левая рука пока не может полностью заменить потерянную правую.

— Ты сегодня будешь возле библиотеки, занеси туда вот эти две книги, я их брала как пособия, — сказала мне сестра, пока я сидел за столом и мирно ел зелёное яблоко. Она довольно сильно изменилась за это время, стала допоздна засиживаться над учёбой.

— Ты пишешь диссертацию по мифологии? — спросил я, окинув книги взглядом. — Ты же юрист.

— Зарождение права в античности и прослеживание мысли о нём в мифологии, от ранней Месопотамии до Древнего Рима, — отвечала она, надев свои особенные очки. Похоже, работа действительно трудная.

— Хорошо, занесу.

День был приятным. Когда учёба подошла к концу, я разлёгся на своём любимом холме, подложив под себя небольшой красный плед. Здесь не было высокой травы, которая бы помешала удобству, но правильный наклон холма был совсем кстати для позвоночника. Рядом со мной сел человек, которого я бы предпочёл не видеть.

— Я люблю небо, — сказал я ему. — Это то безграничное, что мы видим с самого рождения, и нас погребают под его светом. Мы по сути ведомые этим светом. И недостижимостью его самого. — Я поднял свою руку вверх и попытался дотянуться до неба. Не получилось.

А облака всё летели. Им неведомы были наши мысли, облака слишком далеко, чтобы их слышать. Для чего они летят и какова их конечная цель? Есть ли у меня конечная цель? То, ради чего я каждый день встаю по утрам, то, что могло бы заполнить моё сердце без остатка. Что тлело бы как уголь, даже если ничего останется в моей жизни.

— Есть ли у тех же облаков мечта? — Задал я себе вопрос.