За то время много чего произошло. Как ни кручинился староста, а пришлось ему самому кувшин в барскую усадьбу везти. Хотел хитрюга вместо себя кого другого послать, но дураков не нашлось, а безродных, кроме Николки, в деревне не было. Вернулся он через пять дней, веселый, раскрасневшийся, захмелевший; тут же всех мужиков собрал и стал перед ними отчет держать, а точнее, хвастаться, как барин его в хоромах своих принимал, а слуги раболепные его холили и лелеяли.

Сперва осерчал барин и чуть на дыбу старосту не вздернул за то, что тот без колдуна к нему заявиться осмелился. Однако зелье все же опробовал, а как оно помогать стало да хворь выводить, сменил гнев на милость. Старосту, как равного, кормил да поил, а затем, когда сам в путь обратный провожал, на мече поклялся, что отныне оброк с деревни лишь половинный, а за недоимки мужиков не батогами бить, а лишь вполсилы плетьми потчевать будут.

Обрадовался люд деревенский и стал за здоровье старосты кружки поднимать да старика мудрого восхвалять, который так ловко исхитрился сложное дельце уладить. Невдомек простакам было, что далеко не все их старшой рассказал, что умолчал пройдоха прижимистый про кувшин из-под зелья, который барин деревне вернул, но только не пустой, а по самое горлышко серебром наполненный…

Николка же на том пиру не гулял, и потом его досыта за заслуги не потчевали. Очнулся же писарчук не в сарае у старосты, где обычно ночевал, а в старенькой избушке у деревенской околицы. Бояться его люди стали, бояться да сторониться. Кто живым из запретного леса выбрался, тот точно с нечистой силою дружбу завел и душу свою ей на поругание отдал. Даже староста, и тот его стороной обходил да грамоты писать больше не заставлял.

Сперва кручинился парень, что незаслуженно в опалу попал, но потом возрадовался. Правду говорят: «Нет худа без добра». Работать его больше не заставляли, забижать опасались, а вот кормили исправно. Каждый день на пороге его хлипкой избушки появлялись краюха хлеба, вкусности разные да крынка свежего молока. Вначале не понимал писарчук, если его нечестивцем считали, то почему прочь не прогнали или в ближайшую церковь на излечение духовное в путах не отправили. Вскоре же стало ясно, что хоть соседи и боялись порчи, от него якобы исходящей, но по крестьянской привычке считали, что в хозяйстве любая палка сгодится, что каждый человечек в деревне на что-нибудь да нужен. Изгнать-то дело нехитрое, а вот если у барина вновь сынок приболеет иль кто еще из родни, кому тогда в лес за зельем идти?

В общем, жизнь у парня пошла совсем по-другому, он уж и думать-то позабыл, что когда-то в услужении у старосты ходил, вольным человеком себя почувствовал. Не уважали его, не любили, но боялись и не трогали. Кто с детства в сиротах, тому и это в радость! Все б хорошо, да вот только деньков через сорок, как барчонок выздоровел, напомнил о себе лесной колдун.

День тогда погожий был, решил Николка прогуляться. Только от околицы отошел, а из кустов волк на него напрыгнул, но не загрыз, а лишь повалил на землю, пару раз для порядку перед носом клыками щелкнул да человеческим языком молвил:

– Весть тебе, человек, ведун шлет! Пришла пора должок отдавать! Завтра к ночи в лес ступай и смотри, чтоб никто, ни одна живая душа за тобой не увязалась!

Передал послание Серый и снова в кусты. Николка же сам не свой! Времени-то ведь много прошло, надеялся парень, что колдун про уговор запамятовал или передумал, решив, что писарчук трусливый для дел его темных не нужен.

Побежал Николка домой, заперся в избушке, окна изнутри заколотил, окропил пол со стенами святой водой, на самый худой случай топор заточил и думу стал тяжкую думать. Не хотелось ему в лес возвращаться, всякое там случиться могло. Не только за себя парень боялся, но и за других. Одному бесу известно, что колдун проклятый удумал.

«Ладно, если злодею лишь моя душа горемычная понадобилась, а если он через меня всю деревню погубить вздумал? Подчинит своей воле, заставит топор в руки взять да весь честной люд в округе порубить, – гадал Николка, твердо решив и в лес не идти, и из избы не высовываться. – Говорят святые отцы, что лишь три ночи продержаться нужно, а там нечистая сила сама и отстанет. Отступится от меня колдун, мне б лишь это время продержаться! Ничего, надежда есть, слабы чары черные на освященных землях, не сможет он за опушкой леса в полную силу колдовать!»

Первая ночь спокойно прошла. Никто в дверь писарчука не стучался да под окнами не стонал. А вот наутро затянулось вдруг небо грозовыми тучами и сильный ливень пошел, какого годков пять как не бывало. Ветер страшно завыл, у амбара деревенского крышу снес да несколько деревьев пополам переломил. Лишь к ночи непогода стихла. Просидел Николка весь день в избе, как, впрочем, и вся деревня. Охотников не нашлось за порог выходить.

Во вторую ночь тоже ничего особого не случилось, разве что волки у самой околицы завывали, но этим деревенского жителя не удивить. Зверь лесной лошадей в стойлах да и живность в хлеву чует. Если голодно в лесу, если дичи совсем нет, стая волчья от отчаяния и на деревню напасть может.

Как только петухи в первый раз пропели, успокоился Николка и заснул. Пробудился ближе к полудню. Встревожил парня громкий гомон со двора. Осторожно открыл дверцу писарчук и взглянул через щелочку, что по соседству творилось. Бегал народ деревенский, суетился, руками махал да друг на дружку кричал. Пали лошади и коровы, пали все до одной, свиньи вдруг густой щетиной поросли, а куры вместо яиц камни стали нести. Кричали люди о порче, кричали все громче и громче да на его избенку недобро косились.

Призадумался парень, всерьез призадумался. Несчастье случилось не просто так! По ночам вершились злые дела, но вот только его они не касались. Видимо, взаправду ведал колдун, что Николка больше боится не собственную душу загубить, а вред другим причинить; ведал нечестивец и в самое больное место бил, деревню вместо него наказывал.

Хоть и хотелось Николке последнюю ночь в избе отсидеться, но нужно было в лес запретный вернуться. Сначала ненастье, затем скотина, а о том, что могло случиться на третье утро, парню было даже страшно подумать. Не шутил колдун, он и мор на люд неповинный наслать мог…

Как только темнеть начало, встал писарчук с мягкого лежака, перекинул через плечо котомку, трижды перекрестился да и тронулся в путь. Как раз вовремя Николка избушку свою покинул, поскольку в ту ночь народ честной ее запалил.

* * *

На этот раз попал Николка к запретному лесу гораздо быстрее. Опять же страх тому причиной был, он паренька подгонял. Боялся писарчук, что добежать вовремя не успеет, что мор на деревню раньше нападет, чем он перед колдуном богомерзким предстанет. Запыхался, взопрел весь, но бежал и бежал, пока до оврага с буреломом не добрался.

Встретила его вся та же стража из мертвяков, будто знали антихристы, что он этой ночью пожалует, будто поджидали. Грозно посмотрел на него старший воин пустыми глазницами, а затем руку лишь вскинул да на овраг указал. «Сам карабкайся, не все ж тебя, детинушку, на закорках таскать!» – вот что говорил этот жест.