– Ты Лейла, да? – Захожу в комнату и с улыбкой нарушаю тишину: – Мне сказали, мы с тобой соседки. Меня зовут Новембер.

Протягиваю руку, но она повисает в воздухе. Вместо ответного рукопожатия Лейла вдруг делает легкий реверанс. Мне это кажется настолько забавным, что я непроизвольно хихикаю. Ее взгляд мрачнеет, и она резко защелкивает за мной дверь.

– Извини. Я не хотела смеяться. Честное слово. Просто это было так неожиданно… Может, начнем знакомиться заново? – Так и слышу, как моя лучшая подруга Эмили ругает меня за то, что я не вовремя захихикала.

– Все забыто, – говорит Лейла таким голосом, словно ее силой принуждают держаться со мной вежливо.

Апартаменты, которые она мне показывает, лишь сильнее убеждают меня, что мы находимся в европейском средневековом замке. И теперь, когда я не заперта в какой-то непонятной комнате, у меня есть возможность более детально рассмотреть и оценить средневековый декор. На каменных стенах закреплены канделябры, которым на вид не меньше тысячи лет. В комнате имеются большой камин, диван и кресло на двоих, обитые светло-серым бархатом, столик для завтрака перед стрельчатым окном, которое полностью закрыто тяжелыми бордовыми портьерами. Сочетание серого с бордовым напоминает мне о гербе в кабинете Блэквуд.

– Вот че-ерт, – бормочу я.

– Твоя спальня там, – говорит Лейла без всякого выражения, указывая вправо. На лице ее не отражается никаких эмоций.

Я прослеживаю за ее взглядом к двери, которая представляет собой уменьшенную копию той, через которую я только что вошла.

«Лейла, – думаю я. – Это имя стало популярно в Средневековье, вроде бы благодаря поэме седьмого века[2]. Почти уверена, что по происхождению оно арабское, а если Блэквуд правильно произнесла его по буквам, то, скорее всего, египетское. Вся сложность в том, что от варианта написания зависит смысл…»

– Слушай, а ты знала, что твое имя означает «рожденная ночью»?

Поворачиваюсь к ней, но Лейлы уже и след простыл. Смотрю на закрытую дверь напротив моей. По ту сторону деревянной перегородки защелкивается замок. Я даже не слышала, как она ушла. Вот уж она не Эмили, это точно. Уверена, что Эмили сейчас сидит у меня дома, требует, чтобы ей сказали, куда пропала ее лучшая подруга и почему я не отвечаю на ее сообщения. Жаль, что папа не дал мне возможности все ей объяснить.

Открываю дверь к себе в спальню – временную спальню. На прикроватной тумбочке рядом с графином воды и стаканом горит свеча, а на туалетном столике стоит тазик с водой, видимо, для умывания. Белая ночная рубашка, такая же, как у Лейлы, лежит в изножье кровати с деревянным балдахином и замысловатым резным изголовьем. К сожалению, моего багажа нигде не видно, а я слишком устала, чтобы выяснять, куда он подевался. Стягиваю сапоги и джинсы, скидываю их на пол в кучу и сажусь на кровать. Чувство такое, словно тону в гигантской подушке.

Хватаюсь за свитер, чтобы стянуть его через голову, но передумываю и засовываю ноги под одеяло. Задуваю свечу возле кровати и растягиваюсь на мягком пуховом матрасе. Только теперь меня охватывает щемящее чувство тоски по дому.

Я выдыхаю и задерживаю взгляд на деревянном балдахине у себя над головой.

«Пару недель я могу пережить что угодно, – убеждаю сама себя. – Пережила же я прошлым летом футбольный лагерь, где поле воняло гнилой капустой. Как-нибудь переживу и эту школу».

Заправляю белую льняную рубашку в черные легинсы, которые таинственным образом появились в комнате, когда я вернулась из ванной. Разглядываю собственное отражение в трюмо. Узнаю только свою длинную косу. Выгляжу я так, будто нарядилась пиратом на ярмарку в стиле эпохи Возрождения. Если бы Эмили меня сейчас увидела, она бы год хохотала. Жаль, нет телефона, чтобы сфотографироваться.

Кто-то стучит в дверь моей спальни.

– Открыто! – громко говорю я, и дверь отворяется.

Лейла одета так же, как я, но она и в пиратском прикиде выглядит весьма элегантно. Волосы собраны в высокий гладкий хвост почти до пояса. Вид у нее даже более царственный, чем ночью.

– Если сейчас не выйдем, то опоздаем. Я никогда не опаздываю.

– А я почти всегда опаздываю, – весело отвечаю я. – Может, ты на меня хорошо повлияешь.

Она молча хмурится.

– Ты не знаешь, откуда взялась эта одежда? – продолжаю я, указывая на черные сапоги на шнуровке. – Когда я вернулась из ванной, она лежала на крышке сундука возле кровати.

Ее взгляд становится еще более суровым.

– Горничная принесла.

– Горничная? – Я в замешательстве замолкаю. – Ты шутишь?

Папа и домработницу-то никогда не держал, а теперь у меня есть горничная? Эта школа, должно быть, вытянет из него все деньги. Неприятное чувство, появившееся ночью у меня в животе, только усиливается. Что-то в решении моего отца и во всей этой ситуации меня настораживает.

Лейла еще больше выпрямляет спину. Не думала, что это вообще возможно, с ее-то идеальной осанкой.

– Нет, не шучу.

Кошмар! Она такая же деревянная, как наш учитель физики, которому девяносто лет.

– Ну, а ты, случайно, не знаешь, куда подевалась моя одежда? – спрашиваю я. – И все остальные вещи, которые я привезла из… – Вспоминаю правило номер один. – Дома. Нигде не могу найти свой багаж.

– На территории школы запрещены личные вещи. Директор Блэквуд держит их под замком.

– Даже туалетные принадлежности и…

– Все.

Я недовольно ворчу себе под нос. Мне сейчас так не хватает наволочки с соснами из постельного комплекта, который я жаждала получить несколько месяцев. А шарф, который Эмили связала прошлой зимой, стал обязательной частью моего гардероба, хоть он слегка и кривоват. Все дорогие мне детали моей жизни хранятся где-то под замком, и я не могу их забрать.

– Насчет… запретов. В чем причина всей этой секретности? – спрашиваю я.

Лейла смотрит на меня с подозрением.

– Почему ты спрашиваешь об этом меня?

Я, конечно, не надеялась, что она выложит мне все как на духу об этом странном месте, учитывая суровые правила Блэквуд, но и получить такой колючий ответ тоже не ожидала. Теперь у меня разгорелось любопытство. Я обезоруживающе улыбаюсь. Это всегда работает.

– Просто думала, что ты мне все объяснишь.

– Не говори глупостей.

Она поднимает голову и плавно поворачивается. Не удивлюсь, если узнаю, что она специально отрабатывала этот театральный выход на случай, когда кто-то подействует ей на нервы так, что можно будет его использовать.