Я включил радио и прислушался к скучному голосу диктора, одинаково приятным тоном ведавшего об излечении рака и гибели сотен людей в авиакатастрофе. “Сегодня днем Пекин объявил о создании оружия, эквивалентного Сферам Чумы, оно запущено вчера Западным Альянсом...

(“Па-чанга, па-чан-га, сисе, сисе па-чанга”, — вплеталась в обзор новостей латиноамериканская музыка, передаваемая по другому каналу.)

...согласно азиатским источникам информации китайское оружие представляет собой серию платформ...

(“Са-баба, са-баба, по-по-пачан-га”.)

...за пределами атмосферы Земли, способных запускать ракеты, содержащие вирулентный мутированный возбудитель проказы, который может заразить обширные территории...

(Гайморит можно за час безболезненно вылечить в клинике на Вест-Сайд, уверяла меня другая станция.)

...Новые маоисты заявили сегодня, что они уверены..."

Я выключил радио.

Отсутствие новостей — уже хорошие новости. Или, как большинство людей могли бы сказать в гот славный год: все новости — плохие. Угроза войны так ощутимо нависла над миром, что у Атланта наверняка трещала спина. По сравнению с восьмидесятыми и девяностыми годами двадцатого века — периодом мира и доброй воли — последние четырнадцать лет были ужасны, потому-то юные борцы за мир и настроены столь воинственно. Они никогда не знали мира и жили с убеждением, что власти предержащие всегда связаны с оружием и разрушением. Возможно, будь они постарше и успей застать времена до холодной войны, их пламенный идеализм превратился бы в отчаяние, как у большинства. В последние предвоенные годы я был еще слишком мал, но едва достигнув двух лет, умел читать, а в четыре года говорил на четырех языках. И уже тогда боялся. Теперешний хаос прямо-таки сводит меня с ума.

Много чего случилось. Угроза всепланетной эпидемии чумы. Ядерный инцидент в Аризоне, унесший тридцать семь тысяч жизней, — чудовищная цифра, неспособная даже вызывать эмоции: поистине, смерть одного — трагедия, смерть тысяч — статистика. Ищейки Андерсона успели заразить половину страны, прежде чем люди из биохимических подразделений смогли усмирить продукт собственного эксперимента. И конечно же, творения лабораторий ИС-комплекса, их ошибки — несчастные создания, которых отсылали гнить в лишенные света клетки под предлогом необходимости “постоянного профессионального лечения”. Так или иначе, я выключил радио.

И стал думать о Ребенке.

Не нужно мне было браться за эту работу — я знал это.

И знал, что не отступлюсь.

Дома, в тепле, чувствуя себя защищенным среди любимых книг и картин, я снял суперобложку, чтобы невзначай не увидеть женского лица на ней, и начал читать “Лилию”. Это был роман, которому присуща чарующая мистика, вовсе не сродни надуманной прозе, созданной в угоду среднему читателю, стремящемуся хоть на несколько часов сбежать от действительности. В восхищении одолевая главу за главой, между строк я непрестанно видел лицо, которое вот уже несколько дней пытался забыть... Янтарные волосы, прямые и длинные.

— Видишь ту женщину? Вон там. Это Марк Аврелий. Автор полупорнографических книжек — “Лилия” и “Тела во тьме”.

Точеное лицо, молочная кожа.

Зеленые глаза — слишком большие, но в них ничего от мутанта.

Таким же точеным, манящим, влекущим было и ее тело.

Ее...

Я пропустил мимо ушей то, что этот тип говорил о ней, все эти ядовитые шпильки, и смотрел на янтарные волосы, кошачьи глаза, тонкие пальцы, поправляющие волосы, касающиеся бокала с джином...

Дочитав книгу до конца, я встал и налил себе скотча, разбавив его водой, — бармен из меня никудышный.

Я потягивал скотч и пытался вообразить, будто уже хочу спать. Безрезультатно. Вышел во внутренний дворик на склоне горы, которая принадлежала мне, и стал смотреть на падающий снег.

В конце концов продрогнув, возвратился в дом. Разделся, улегся в постель и, уютно угнездившись под одеялом, принялся думать о снегопаде, представляя себе высящиеся сугробы, чтобы заснуть.

Но сон по-прежнему не шел. Я выругался, вылез из-под одеяла, плеснул себе еще скотча и снял телефонную трубку — именно это и следовало сделать сразу после того, как перевернул последнюю страницу романа.

Логики в своих действиях я отыскать не мог, но временами физиология подавляет разум, что бы там ни говорили защитники цивилизованного общества.

Я позвонил в справочную и спросил номер Марка Аврелия. Дежурная отказалась назвать мне настоящее имя и телефон женщины, скрывающейся под этим псевдонимом, но я просканировал директорию ее компьютера: “МАРК АВРЕЛИЙ, ИЛИ МЕЛИНДА ТАУСЕР, 22-223-296787 (НЕ ВЫДАЕТСЯ)”.

Быстро извинившись, повесил трубку и набрал украденный номер.

— Алло? — Голос звучал деловито, но в нем слышался волнующий оттенок.

— Мисс Таусер?

— Да, слушаю вас.

Я представился и сказал, что она, возможно, слышала обо мне. Так оно и оказалось, и не стану отрицать, мне было приятно. Казалось, будто неведомая сила овладела мной и руководит моими действиями, говорит за меня, в то время как я сам порываюсь повесить трубку, убежать, скрыться.

— Я слежу за вашими подвигами, — призналась она. — По газетам.

— А я прочел ваши книги...

Она молчала, дожидаясь продолжения.

— ..и у меня такое чувство, будто моя биография подошла к концу, — посетовал я. — Прежде мне удавалось сопротивляться постороннему влиянию. Я боялся его, как первобытный человек, который думает, что фотограф заключает его душу в снимок. Но с вами все иначе. Меня очаровала ваша работа.

Я предложил отвести ее куда-нибудь пообедать, услышав в ответ, что в этом нет необходимости. Я настаивал, но, по ее мнению, в ресторанах было слишком шумно, чтобы говорить о делах. Пока мы строили планы, я поведал о моем поваре. Так что обедать мы условились у меня.

Мы поговорили еще немного, и в заключение я сказал:

— Прекрасно. Так я жду вас завтра к обеду в семь вечера.

Я вышел во дворик и допил свой скотч — в горле у меня пересохло, тело сотрясала дрожь.

Глупо. С чего бы мне бояться свидания с женщиной? Я часто встречался с известными и образованными дамами, женами чиновников или теми, которые сами занимали значительную должность. Да, сказал я себе, встречался, но те были другие — не так молоды и красивы. Вот где таились истоки моего страха.

В два часа ночи, так и не сумев заснуть, я выполз из постели и побрел по череде темных комнат. Мой дом — прекрасное местечко, с театром, комнатами для игр, тиром и прочей роскошью. Но я не находил утешения, обозревая свои владения. Потом вошел в рабочий кабинет, закрыл дверь и, не включая света, огляделся. Машина стояла в углу — тихая, уродливая. Вот то, в чем я нуждаюсь в первую очередь, хотя и не сразу, через несколько минут, но все-таки удалось осознать мне.