злобным видом она всегда оказывалась у него на пороге. Но в последний раз этого не случилось, в последний раз все оказалось не так, как раньше. Последний раз оказался последним и окончательным.

И вот теперь, когда он совсем этого не ждал, когда ему уже ничего не надо было ждать, потому что дети выросли и вполне могли обходиться без нее, она позвонила к нему в дверь, как будто ничего и не случилось. Как, впрочем, и было. Она оставалась матерью его детей. Она жила здесь долгие годы, сначала с ним одним, потом с ним и с девочками. Может, она просто заглянула проверить, как поживают ее плошки-поварешки, и полюбоваться яблоней, которая за эти годы и правда сильно подросла.

Он смотрел на женщину, которая утверждала, что он испортил ей жизнь, даже не испортил, а отобрал. Он не давал ей жить. Как злой фокусник, он заставил ее жизнь испариться, накрыл платком, три раза дунул, и та исчезла. А она захотела ее вернуть, эту свою жизнь. Поэтому и ушла. Как дамы и господа из жилищных комиссий, она покинула его дом спокойно, но не без негодования. Он еще крикнул ей вслед: «Вызвать тебе такси?» А она ответила: «Я доеду на трамвае». Тогда он запер за ней дверь, пошел в гостиную и уселся в кресло с вечерней газетой.

— Я подумала, зайду, взгляну, как у тебя тут дела, — сказала она и смахнула с лица прядь волос.

То, как она двигалась, как стояла, ее самоуверенность, несокрушимая убежденность в том, она выбрала идеальный момент, чтобы навестить свою семью, — ни один другой вечер не подошел был для этого лучше, — легкая усмешка на губах, солнечные очки в волосах, все это могло уверять его в обратном, но по ее голосу он сразу понял, что она нервничала. Так же, как и он сам. Может, она уже трижды прошла туда-сюда вдоль дома, прежде чем решилась позвонить. Может, она вернулась в Амстердам несколько недель назад и тайком следила за ним, как он ходит на работу, тащит домой сумки с продуктами, как он по вечерам провожает Тирзу, если той вздумается прокатиться на велосипеде в гости к ее парню. Смотрела из-за угла, как он подолгу стоит, машет Тирзе вслед и ждет, пока та не скроется из вида, а потом еще оглядывает улицу и парк. Все это она могла видеть.

Просто обычный мужчина у своего дома. Вот кем он был в такие вечера. Нет, мужчина солидного возраста у своего дома. В ванной перед зеркалом он открыл для себя новое ощущение — смотреть на то, что уже прошло. Это стало для него облегчением. В его существовании утешением для Хофмейстера было как раз то, что уже прошло. Если как следует поискать, он мог бы найти в своем прошлом всю свою жизнь.

И об этом тоже могла знать его супруга. Она могла бы знать обо всем, считал Хофмейстер. Еще и по этой причине его так сильно удивило, что именно в этот вечер она сделала то, что должна была сделать намного раньше или же забыть об этом раз и навсегда: позвонить в его дверь, оказаться у него на пороге с красным чемоданом на колесиках.

Что именно она от него хочет, он не понимал. Дело было явно не в сексе. Хорошей матерью она никогда не была. О том, что он научился прекрасно готовить, она не могла узнать. Это случилось уже после ее ухода. Чего же можно было ожидать от него в этой точке его жизни? Она могла вернуться ради чего угодно, но не ради него самого. Не ради того, кем он сейчас стал. Ради того, кем он когда-то был? Но то, кем он был, то, чем были они, никак нельзя было вернуть. Как ни крути, как ни изворачивайся, она пришла слишком поздно.

Он оторвал руку от стены. Посмотрел на свою ладонь. Работа в саду оставила на ней отпечатки. Он все еще искал правильную позу. В этот момент ему хотелось быть похожим на человека, который небрежно разговаривает с почтальоном: с интересом, но одновременно и с отсутствующим видом, именно так, как все говорят с почтальонами.

Люди не уходят просто так, у них всегда есть причина. И для того, чтобы вернуться, тоже нужна причина. Нельзя спустя три года возникнуть на пороге просто так. Если это просто внезапный порыв, то во что же превратится остаток их жизни?

Он должен был прямо спросить ее, зачем она пришла. Он на минуту задумался, не сказать ли ей: «У тебя что-то срочное? Мне нужно проверить духовку».

Она не закрыла за собой входную дверь. Хофмейстер посмотрел ей через плечо на улицу.

— Как ты сюда добралась? — спросил он, сделал шаг вперед, обошел ее, вдохнул ее запах, сделал еще пару шагов и оказался на пороге снаружи.

Он посмотрел налево, посмотрел направо. Никого. Как будто он ожидал увидеть там ее любовника, который послушно остался ждать ее, отправившуюся на разведку. Голубоглазый красавец. Юный. Тип, для которого страсть была неудобством, из-за которого ему постоянно досаждали окружающие. Хофмейстер знал таких типов, они являлись к нему в снах, чтобы втиснуться в историю его жизни: другие мужчины, которые всегда оставались невидимыми, но всегда были где-то поблизости, каждую секунду каждого дня.

Вдалеке на углу чей-то ребенок играл с теннисным мячом. Никаких любовников. Никаких школьных поклонников. Просто вечер в начале лета. Самый обычный. Он обещал тепло, жару и влажную духоту, специально для любителей лета. Хофмейстер лето не любил.

— На такси, — сказала она.

Тогда он снова зашел в дом и запер за собой дверь. Поднял с коврика рекламную листовку. Что ей тут понадобилось? Чего она потребует? Дочери стали слишком взрослыми. Они были уже ничьи. У них даже завелись кавалеры, о которых они очень серьезно говорили и еще серьезнее размышляли. Мальчишки, с которыми они на полном серьезе собирались пустить под откос свою жизнь. Он даже пару раз заставал их за разговорами о помолвках, и это было не в шутку. Кольца и прочая мишура. В брак как в омут с головой. Для них это был нерушимый институт, который не могли разрушить никакие войны. Разве что атомный взрыв.

Но в глазах супруги вовсе не было ничего такого, чего он опасался. Она смотрела на него приветливо, почти с нежностью. Она не злилась, не держалась на расстоянии, может, она даже не собиралась ничего требовать. И он не мог делать вид, что