– Тогда как насчет года рождения? – предложила Элизабет. – Трой?

– 1962.

Тысяча девятьсот шестьдесят второй.

– Шейда? Можешь не называть, просто скажи, до или после? – спросила она с деликатностью, вызвавшей у меня улыбку.

– Тот же, – ответила я.

Элизабет выпрямилась на стуле.

– Это надо же.

– А моя бабушка говорила, что люди, родившиеся в один день, это половинки одной души, – сказала Хизер.

– Слышишь, Шейда? – Трой оперся щекой на согнутую руку. – Мы с тобой родственные души.

Все рассмеялись. Он звучал, как Шон Коннери на Страш-шно секретной с-служ-ж-жбе ее велитш-шества.

– Ладно, я пойду, – сказала я.

– Извольте. – Он взял орхидеи и поднялся, на удивление прочно стоя на ногах. – Я все равно предпочитаю розы-колючки.

Я протянула руку к букету.

– Я провожу, – сказал он, отводя цветы в сторону.

– Это необязательно.

– Но я настаиваю. – Он указал на дверь.

Милтон Мэлоун выдохнул себе в ладонь. Так-то он неплохой мужик, правда. Трой был гораздо хуже, но он мог обаять даже пингвина.

Господи, как же мне не хватает Хафиза!

Трой провел меня в гардероб и подождал, пока я найду свою накидку.

– Вот, – он помог мне надеть ее, пока я искала в сумочке ключи.

Его рука коснулась моей шеи и замерла там на долю секунды дольше, чем было необходимо. А потом я ощутила на коже еще что-то теплое и мягкое.

Я обернулась, схватившись рукой за шею.

– Ты что?..

– Я сожалею. Наверное, мои губы… – он указал на свой рот, а потом на мою шею.

– Вовсе ты и не сожалеешь!

– Ну да, не совсем, – ухмыльнулся он. Довольно кривовато.

– Ты пьян. – Я все еще чувствовала, как мою кожу жжет и покалывает.

– Виновен. – Поднял он руку.

– О, Шейда. Вы уже идете? – с нами поравнялся Милтон Мэлоун.

– Да. До свидания, Милтон.

– Да, Милтон, до свидания. – Трой взял мятную жвачку из вазочки на стойке и протянул ему.

– Отсюда я дойду сама, Трой, – сказала я.

– Как вам будет угодно. – Он вручил мне вазу с букетом и распахнул передо мной дверь.

Я вышла на улицу, радуясь легкой прохладе ночного воздуха. Он последовал за мной.

– Я же сказала, что отсюда дойду сама, – уставилась я на него.

– Я просто вышел покурить, – ответил он, вытаскивая пачку сигарет.

Как же, покурить. Я сделала большие глаза.

Я перешла парковку, постоянно чувствуя, что он следит за мной, и не переводила дыхания, пока не оказалась в машине. Надеюсь, в следующий раз мы встретимся еще через двенадцать лет. Может, к тому времени у него все зубы будут желтыми от табака. А из ушей вырастут жесткие клочья волос. И, Господи, пожалуйста, пусть у него будет пивное брюхо. Да, вот именно, пивное брюхо.

Выезжая с парковки, я видела красную искорку его сигареты. Темный силуэт следил за мной со ступенек, пока задние огни моей машины не исчезли в ночи.

19 июня 1995 года

До дома Мааман я добралась уже после полуночи.

– Они давно спят, – сказала она, когда мы зашли взглянуть на детей.

Я погладила их по головкам. Детские волосы пахли невинностью, доверием и пушистыми плюшевыми мишками.

– Почему бы тебе тоже не остаться? – спросила Мааман.

Но от одной мысли о том, чтобы спать рядом с матерью, зажатой между туго натянутых простыней в цветочек, я преисполнилась ужаса.

– Я заберу их с утра. Ты сможешь собрать их в школу?

Мааман только пожала плечами. Она никогда не беспокоилась о деталях. Все вещи всегда выстраивались, как надо, все люди делали то, что она хотела. Включая Баба. Пока она с ним не развелась.

– Тут я не должна все это терпеть, – заявила она спустя год после их отъезда из Тегерана.

Конечно, она рассчитывала на Хуссейна. Он останется с ней, он будет о ней заботиться.

Мааман налила мне чашку кофе. Она выглядела королевой даже в бигуди и ночной рубашке до щиколоток. Букет орхидей стоял незамеченным на полочке в прихожей. Он больше подходил Мааман, чем мне. Рядом с ней я была, как ноябрь месяц, унылая и бесцветная.

Мы сидели молча. Большие стоячие часы отсчитывали секунды. Лампа над столом проливала на нас круг желтого света. Остальной дом тонул в неясной темноте.

– Тебе надо бы найти себе приятеля, – сказала Мааман, вырезая из газеты купон. – Тебе нужна курица? На нее скидка.

Я подавилась кофе.

– Что?

Она постучала пальцем по газете.

– Курица. Без кожи и костей.

– Нет, не это.

– А, приятель? Ну да, а почему нет? – Опустив ножницы, она посмотрела на меня. – Они-то делают так постоянно. Все мужчины, каких я знаю. Мой отец, твой отец, твой брат.

– Ну и посмотри, что случилось. – Я резко отодвинула свой стул от стола. – Хафиз не такой, как они.

– И ты думаешь, это тебя спасет? – Горький смешок женщины, жизнь которой полна разочарований. – Мы с твоим отцом, ты же знаешь, были особенными. Мы так ярко пылали, что нам завидовали даже звезды. Но, может, ты знаешь что-то, чего не знаю я. Может, если не пылать, то и не сгоришь.

– Ну у меня не было особого выбора, верно?

– Теперь есть.

Я знала, что она говорит так только потому, что думает – я никогда так не поступлю. Это было ее способом избавиться от чувства вины, используя меня в качестве оправдания переезда, чтобы оставить жизнь, ставшую ей невыносимой. Если бы я не вышла замуж за Хафиза, мы до сих пор бы жили в Иране. Но она это сделала не в одиночку. Я подыгрывала ей. И еще столько всего от нее скрыла. Какой смысл делиться темными, гадкими тайнами, которые лучше оставить в прошлом?

– У меня есть то, что я хочу, Мааман. Я счастлива с Хафизом.

– Хм. Ну конечно, счастлива. Ты с кем угодно была бы счастлива. Ты всегда считала, что тебе никто ничего не должен.

Я тяжело вздохнула.

– Мааман, чего ты от меня хочешь?

– Ничего. – Она снова занялась своими купонами. – Ничего я от тебя не хочу.

Я поглядела через пустой деревянный стол на свою стареющую мать. Она права. От меня она ничего никогда не хотела. Она хотела не от меня. Она всегда удивлялась, когда няня брала выходной, словно вообще не помнила о моем существовании.