тут является эта тварь и буквально отнимает у неё мужа. Вот и сегодня, не успела она в душе обрадоваться, что кошки как будто не видать, как Сёдзо, словно назло, принялся громко звать: «Лили! Лили!» Пошёл искать её на втором этаже, обследовал чёрный ход, вышел звать на улицу. Она подала сакэ, говорит: да придёт сейчас наша Лили, выпей пока чашечку, а он прямо сам не свой, только кошкой и занят, до жены ему дела нет. И ещё Ёсико очень не нравится, что Лили приходит к ним спать. Сёдзо говорит, что до Лили у него было ещё две кошки, но только одна Лили научилась залезать под москитную сетку — вот какая умная. Да, очень умная, распластается на татами и проскользнёт под сетку, это у неё ловко получается. Хорошо ещё, если она устроится только рядом с футоном Сёдзо, а то в холодные ночи забирается на футон, а потом так же ловко пролезает и под одеяло, так что этой кошке известны все супружеские тайны.

Правда, покамест у Ёсико не было конкретного повода заявить во всеуслышание, что она не любит Лили, и она сдерживалась, успокаивая себя тем, что это всё-таки всего-навсего кошка. «Для мужа Лили просто игрушка, по-настоящему он любит только меня, я для него незаменимая и единственная. Корить его за кошку — значит унижать самое себя». Она изо всех сил старалась быть снисходительной, говоря себе, что глупо ненавидеть ни в чём не повинное животное, одним словом, старалась приноровиться к прихоти мужа. Но долго так продолжаться не могло, Ёсико не отличалась терпением. Раздражение постепенно накапливалось и всё сильнее проступало наружу. История со ставридкой окончательно вывела её из себя. Чтобы доставить удовольствие кошке, муж заставляет подавать на ужин еду, которую жена терпеть не может, да ещё врёт жене при этом, будто это его любимое блюдо, — ясно, что кошка ему милее жены. Она старалась закрывать на это глаза, но тут уж её прямо, что называется, носом ткнули, волей-неволей всё поймёшь, больше себя уже не обманешь…

С одной стороны, письмо Синако основательно подхлестнуло её ревность, но с другой — оно всё-таки заставило её сдержать раздражение. Она не собиралась терпеть кошку больше ни одного дня и решила немедленно переговорить с мужем, чтобы тот отправил её к Синако. Но после этого письма получалось, что она просто-напросто выполняет чужую просьбу, а это было бы для неё чересчур оскорбительно. Надо было решать: против кого ей действовать — против мужа или против Синако? Если показать письмо мужу и начать с ним советоваться, получилось бы, что Синако удалось натравить её на мужа, а этого ей вовсе но хотелось. Поэтому письмо она пока что припрятала. Кто же всё-таки больше всех виноват? И Синако отвратительно поступила, и с мужем терпенья нет… Но он-то каждый день перед глазами, есть отчего выйти из себя, к тому же её сильно задела фраза из письма: «Глядите в оба, не то как бы он и Вас на кошку не променял». Чушь, конечно, но всё-таки будет спокойнее, если избавиться от Лили. Правда, Синако будет торжествовать, это, разумеется, ни к чему, она тут же возомнит о себе, ей только того и нужно, так что, может быть, всё-таки лучше потерпеть кошку… Ёсико колебалась, не зная, как поступить, пока сегодня за ужином у неё на глазах муж не скормил кошке одну за другой все ставридки. Тут она и взорвалась, обрушив на мужа весь накопившийся гнев.

В сущности, поначалу она ещё окончательно не решила выгнать Лили, но её возмутила реакция Сёдзо. Это решило всё дело. Ёсико считала себя безусловно правой, и всё могло бы окончиться благополучно, если бы Сёдзо сразу признал себя виноватым и без всяких возражений согласился бы с нею. Тогда потом она, наверное, отошла бы, и, может быть, всё окончилось миром. Но он стал оправдываться, увиливать… Вот и всегда он так: не согласен — так прямо и скажи, а он всё увёртывается, как угорь, пока не припрёшь его к стенке; кажется, ну всё, теперь уж он не отвертится, глядишь, а он опять вместо ответа мямлит что-то невразумительное. Вроде бы уже совсем согласился, и всё-таки ясного «да» от него не услышишь. Какой-то он ненадёжный, всё крутит, хитрит. Ёсико убедилась, что дело с кошкой обстоит не так просто, — обычно Сёдзо шёл навстречу всем её прихотям, а тут упёрся и ни за что не соглашается, заладил одно и то же: «Так ведь это ж кошка, кошка, всего-навсего кошка». Очевидно, его любовь к Лили прочнее, чем думала Ёсико, он просто не в силах расстаться с кошкой.

— Послушай! — снова начала она ночью, когда залезла под москитную сетку. — Повернись-ка ко мне.

— Да ну тебя, я спать хочу, дай поспать…

— Не дам, пока не кончим давешний разговор.

— Отчего непременно сегодня, давай завтра поговорим.

Четыре стеклянные двери, прикрытые лишь занавесками, пропускали в комнату свет наружного фонаря, выхватывавший неясные очертания предметов. Сёдзо лежал на спине, сбросив одеяло, но с последней фразой повернулся к жене спиной.

— Повернись ко мне! Тебе говорят!..

— Пожалуйста, дай заснуть, вчера я совсем не выспался, москиты налетели под сетку…

— Так ты выполнишь мою просьбу? Обещай, иначе не дам заснуть.

— Покою от тебя нет. Что обещать?

— Не притворяйся, пожалуйста, будто спишь… Отдашь Лили или нет? Давай решай!

— Завтра, давай завтра подумаем, — С этими словами он тут же сладко захрапел.

Ёсико вскочила, придвинулась к мужу и больно ущипнула его за ягодицу.

— Послушай-ка!

— Ай! Ты что! Больно!

— Когда тебя Лили царапала, ты и не пикнул, а я ущипнула — так больно, да?

— Перестань, больно!

— Погоди, сейчас я тебя всего расцарапаю: кошке можно, а мне, выходит, нельзя?

— Ай, ай, ай! — завизжал Сёдзо, вскочив и защищаясь от нападения жены. Кричать громко он боялся, чтобы не разбудить старуху мать, спавшую наверху. Но жена продолжала царапаться. Она била его в лицо, плечи, грудь, руки, ноги, и всякий раз, как ему удавалось уклониться и удар не достигал цели, по дому разносился гул, — Ну как?

— Не надо, не надо больше!

— Что, проснулся?

— Ещё бы! Ох, как больно, всё тело прямо горит!

— Ну так отвечай же, отдашь. Лили или нет?

— Ох, как больно… — Рассерженный Сёдзо гладил расцарапанные места, но не отвечал.

— А-а, опять дурака валять? Так вот тебе! — И тут же острые ногти с силой прошлись по его щекам. Взвившись от боли, он завопил во весь голос. Крик напугал даже