Ёган смотрит на неё, как на святую, едва руки молитвенно не складывает:

— Ах, госпожа, на вас вся надежда, один я не справлюсь. Слыхано ли дело за тысячу душ отвечать. Страшно.

— Денег дам, сколько нужно будет, — говорит кавалер. — А вы найдите племянника моего Бруно и архитектора нашего, пусть прикинут, сколько леса, сколько кирпича нужно им на дома и на сараи будет. Посчитайте всё… Про кузнеца не забудьте, пусть помогает по мере сил, чем сможет.

И у Бригитт, и у Ёгана были вопросы к нему, он по их лицам видел, что вопросов тех много, но прибежала девка и сказала, что к господину пришли святые отцы.

— Зови святых отцов, — говорит Волков. — А с тобой, Ёган, мы после поговорим.

Бригитт и Ёган понимают, что теперь господин занят будет, встают разочарованно. Не будь тут жены, что сидела, неразлучная со своей монахиней, в конце стола, так он бы её руки коснулся, а так просто сказал:

— Госпожа Ланге, коли силы в себе найдёте, помогите нашему управляющему.

— Непременно, — обещает Бригитт, сделав быстрый книксен, — думаю в город поехать, кое-что узнать. Сейчас же прикажу карету запрягать.

Отец Семион и отец Бартоломей, ещё в недавнем прошлом инквизитор брат Николас, картину из себя представляли противоречивую. Любитель вина и женщин, дважды изгонявшийся из прихода, причём один раз самими прихожанами, отец Семион выглядел роскошно. Сутана синего бархата, вызывающе синего, как раз того цвета, что многими святыми отцами порицаем, широкий пояс, серебром расшитый, серебряная цепь с позолоченным распятием, мягкие туфли и золотой перстень с лазуритом. А отец Бартоломей, епископ маленский, как и просил его Волков, одет был в сутану тёмно-коричневую, старую, штопаную, деревянное распятие на верёвке, сандалии такие же, какие носил брат Ипполит. И подпоясан был толстой верёвкой. Так увидев их, человек незнакомый с ними решил бы, что брат Бартоломей — монах нищенствующего ордена, а брат Семион — епископ.

Тем не менее, Волков был доволен, вид епископа был как раз такой, какой и нужен, кавалер, хоть и устал смертельно, всё-таки встал, подошёл и, к удивлению всех присутствующих, поклонился и поцеловал борату Бартоломею руку. Все должны знать, что новый поп — человек высокого статуса:

— Монсеньор, как вы тут? Всего ли было в достатке?

— Всего было даже с избытком, — отвечал епископ, — брат Семион радушный хозяин. Все святые отцы из окружных мест уже были у меня, со всеми я познакомился. Даже отец Марк был, — продолжал брат Бартоломей многозначительно.

— Отец Марк? — Волков не знал, о ком говорит епископ.

— То настоятель храма в Мелендорфе, — пояснил брат Семион. — Духовник его светлости.

«Ах вот кто это, поп графа!».

— И как вам показался отец Марк? — спросил Волков у епископа.

— Достойный муж, — коротко отвечал тот.

— Может, он встретил вас без должного уважения?

— Нет-нет, — отвечал отец Бартоломей, — приехал по первому зову, как и другие святые отцы, говорил без заносчивости и спеси.

— Да-да, — поддакивал брат Семион, — говорил со всем почтением.

— Прекрасно. Святые отцы, прошу вас к столу, сейчас уже будет обед… Или поздний завтрак.

— Благодарю вас, сын мой, но совсем недавно мы отобедали. Я пришёл к вам, чтобы узнать, когда мне уже на кафедру города быть пора?

— А сегодня в Мален и поедем, — отвечал Волков беззаботно, — сейчас мои люди с обозом приедут, и сразу поедем в Мален. Понимаете, герцог велел горожанам мне ворота не открывать, так мне их епископ откроет.

— Я? — удивлялся отец Бартоломей. — Смею вам напомнить, что чина я не воинского, я ворота замков взламывать не умею. Не думаю я, что уместно будет начинать дело с противоречия мирскому сеньору.

Волков тут почувствовал, что затея эта совсем не нравится епископу, не хочет поп начинать своё служение в Малене распрей с герцогом.

И Волкова тут пробрало; тихо, чтобы другие не слышали, он сказал попу:

— Друг мой, за ваше назначение на эту кафедру я отдал архиепископу вашему двадцать пудов серебра и целую деревню людей. Целую деревню! Двести душ, мужиков, баб и детей! И просил я на кафедру эту назначить именно вас, так как думал, что вы мне помощью будете. Опорой. Что вы под себя город возьмёте, а не с герцогом в любезности жить станете.

— Хорошо, хорошо, — тут же отвечал епископ так же тихо, — просто я не знаю, как вам те ворота раскрыть.

— Вам ничего и не придётся делать, — заверил его кавалер, — перед вами откроют, а я за вами проеду. Мне нужна поддержка в городе. А герцог — герцог, он далеко, он в Вильбурге.

— Хорошо, так всё и сделаем, — ответил отец Бартоломей.

— Отец Семион с вами поедет, — сказал кавалер, — если желаете, будет вам помощником на первое время.

— То было бы очень хорошо, — обрадовался епископ, — но кто останется на приходе?

— Брат Ипполит, он тут будет через три-четыре дня, — отвечал Волков.

— Да, то хороший святой отец, сведущий и благочинный, несмотря на молодость, — согласился брат Семион.

— Как только прибудут мои люди, так сразу поедем в Мален. Я за вами пришлю.

Святые отцы откланялись, а Волков сел за стол, так как Мария стала подавать обед.

До ночи отдохнуть ему точно не придётся. Так хоть поесть как следует надо.

Мария ставила на стол бобы в мясной подливе, на бараньем жиру. Расторопная девка уже принесла жареной баранины с чесноком. Вина поставили. Жена вдруг села рядом с ним. Раньше садилась в середину стола. Монахиня там, где и обычно. Четвёртого прибора за столом не было. Госпожу Ланге за столом никто не ждал.

Элеонора Августа стала себе брать еду, брала себе много, и бобов, и кусков баранины, и вина наливала.

— Уж лучше пиво пейте, — заметила монахиня.

— Не к сердцу мне пиво, вина хочу, — отвечала госпожа Эшбахт. — Кислого хочу.

— Так хоть разбавляйте, водой разбавляйте, — настаивала монахиня.

Элеонора Августа послушно разбавила вино водой и, чуть отпив, стала есть. Есть жадно и неприятно. Волков тут подумал, что эта женщина совсем ему не мила. Совсем. Ест ненасытно, как будто отнимут у неё. Уже толста, рыхла, лицо отёчно, а всё равно ест жадно. И даже не поставила тарелку для Бригитт. Нехороша Бригитт, чтобы за одним столом с ней, с чавкающей и обсасывающей бараньи кости, сидеть. Волков, хоть и хотел съесть тоже баранины, но быстро, по-солдатски, съел бобов и начал вставать, вытирая рот полотенцем.

— Куда же вы, господин мой, — переполошилась жена, кладя свою пухлую руку на его руку, — неужто уже поели?

— Уже поел, — он вытянул руку из её жирных пальцев и вытер её полотенцем, — простите, госпожа моя, дела у меня.

— Да что это у вас за дела всё время? — запричитала Элеонора Августа. — Только приехали, скоро опять уезжаете, а с женой, что чадо вам носит, и за столом посидеть не можете?