— Понимаешь, если ты не против, я хотел бы обсудить кое-что, поговорить о том, что ты рассказал. Не против?

— Если будешь издеваться над фильмом, который мне нравится, — против.

— Да нет, я не издеваюсь, а просто хочу обсудить. Например, мне интересно, как ты представляешь себе мать этого архитектора.

— Ты больше не будешь смеяться?

— Обещаю.

— Ладно… Я даже не знаю, думаю, она очень хороший человек. Прекрасная женщина, которой все в жизни удавалось, которая постаралась сделать счастливыми своих детей и мужа.

— Ага, думаешь, она целыми днями занимается уборкой?

— Нет, я вижу ее безукоризненно одетой, на ней платье с высоким воротником и кружевами, которые прикрывают увядшую шею. Она из тех редких женщин, которые при всей своей серьезности никогда не теряют некоторой доли кокетства. Невзирая на возраст, они остаются женщинами и желают нравиться.

— Да, всегда безукоризненна. Отлично. У нее есть слуги, которых она эксплуатирует, потому что у них нет другого выхода, кроме как прислуживать за гроши. Понятно, что она была счастлива с мужем, который, в свою очередь, эксплуатировал ее, заставлял исполнять его малейшие прихоти, держал дома, как рабыню, ждущую своего хозяина…

— Слушай, ты…

— …ждущую, когда он вернется из своей фирмы или от врача. И она была всем довольна и никогда не протестовала и в том же духе воспитывала своего сына, а он теперь втюрился в эту женщину-пантеру. Ну и флаг ему в руки.

— Но скажи, разве ты бы не хотел, чтоб у тебя была такая мать? Любящая, всегда аккуратно одетая… Я серьезно спрашиваю…

— Нет, и скажу тебе почему, если до тебя не доходит.

— Слушай, я устал, и меня бесят все эти твои штучки. Потому что я чувствовал себя превосходно и даже забыл об этой вонючей камере, в которой мы сидим, я думал лишь о фильме.

— Я тоже обо всем забыл.

— Тогда зачем? Зачем нужно было опускать все с небес на землю? Чего ты добиваешься?

— Похоже, тебе надо все на пальцах объяснять.

— Замечательно придумал. Все равно в темноте я твоих пальцев не разгляжу.

— Я тебе и так объясню.

— Ладно, только завтра, потому что сейчас все это у меня уже вот где сидит. Так что до завтра… И почему мне именно ты достался, а не тот архитектор из фильма, например?

— О, это совсем другая история, к тому же мне это неинтересно.

— Боишься говорить на такие темы?

— Нет, не боюсь. Просто мне это неинтересно, к тому же про тебя я все знаю, хотя ты мне ничего и не рассказывал.

— Я говорил тебе, за что сижу — за совращение несовершеннолетних, вот и все, так что не надо разыгрывать из себя психолога.

— Да ладно, признайся, он нравится тебе потому, что курит трубку.

— Нет, потому, что он добрый и понимающий человек.

— Все очень просто — мать его кастрировала.

— Мне он нравится, и довольно. А тебе по душе его помощница — неотесанная девица!

— Уж поверь, она лучше, чем пантера.

— Чао, завтра объяснишь почему. Дай поспать.

— Ну как хочешь.

* * *

— Мы остановились на том, что она хочет выйти замуж за этого, с трубкой. Давай дальше. — А чего ты ухмыляешься?

— Ничего, давай дальше, Молина, рассказывай.

— Сам и рассказывай. Ты, как выясняется, знаешь о нем больше меня, хотя фильм-то смотрел я.

— Он тебе не подходит.

— Почему же?

— У тебя на уме ведь не только платонические мысли, так? Признайся.

— Естественно.

— Хорошо, Ирена нравится ему потому, что фригидна, и он знает, что ему не придется к ней приставать, вот он и ухаживает за ней и приводит домой, где все напоминает о матери — и мебель, и занавески, в общем, весь этот хлам, ты сам так рассказывал.

— Ну?

— Если он оставил барахло своей маменьки нетронутым, как оно было при ее жизни, это значит, что ему все еще хочется быть маленьким мальчиком, жить с мамочкой и домой он привел не женщину, а просто подружку.

— Но это всего лишь твои домыслы. Я не утверждаю, что квартира принадлежала матери. Я сказал так, потому что его обиталище мне очень понравилось, а раз вещи старинные, я предположил, что там жила его мать, вот и все. Может, он снял квартиру уже с мебелью.

— Тогда ты половину фильма просто выдумываешь.

— Нет, клянусь, я не выдумываю, но некоторые вещи, конечно, приукрашиваю, чтобы ты мог лучше представлять, видеть все так, как вижу я. Например, его дом.

— Признайся, тебе самому хотелось бы жить в таком.

— Да, конечно. А приходится сидеть здесь и выслушивать банальности, от которых меня уже тошнит.

— Да? А что же я должен тебе говорить?

— Все вы одинаковые, все время талдычите одно и то же, всегда!

— Что именно?

— Что меня слишком баловали в детстве и поэтому я стал таким, что я все время держался за мамин передник, и вот теперь я такой, и что человек всегда может стать нормальным, и поэтому мне нужна женщина, ведь ничего лучше женщины быть не может.

— И все тебе говорят банальности?

— Да, и на это я отвечаю: отлично! я согласен! Поскольку лучше женщины ничего нет, я хочу быть женщиной. Таким образом, я отделываюсь от бесполезных советов, потому что сам знаю, что для меня лучше. Для меня все уже давно ясно.

— А мне не так ясно, по крайней мере из того, как ты объяснил.

— Мне совершенно не нужно, чтобы кто-то учил меня, что и как делать, поэтому, если хочешь, буду рассказывать дальше, нет — пожалуйста, буду рассказывать сам себе шепотом и «saluti tanti, arrivederci, Sparafucile».[1]

— Спарафучиле?

— В опере ты, конечно же, не разбираешься? Это злодей из «Риголетто».

— Хватит спорить, и рассказывай, мне же интересно, что дальше.

— На чем мы остановились?

— На брачной ночи. Когда он даже не дотронулся до нее.

— Точно, он спит в гостиной, на диване и… О, я не сказал тебе — они договорились, что она пойдет к психиатру. И вот она начинает ходить к врачу и во время первого же приема обнаруживает, что психиатр чертовски симпатичный и не прочь с ней пофлиртовать.

— «Чертовски симпатичный»? Интересно, а что это значит в твоем понимании?

— Он стройный, темноволосый, с усами, выглядит великолепно, у него высокий лоб, а усики такие тоненькие, как у сутенеров… Даже не знаю, как тебе объяснить: эти усики выдают в нем человека довольно умного. И раз уж мы заговорили об этом, мужчина, который его играет, абсолютно не в моем вкусе.