Я щелкнул его пальцем по плечу.

— Вертолеты для слабаков.

— Тогда где?

Мимо прошли две девчонки. Светленькая жадно пробежалась глазами по Мецгеру и что-то зашептала подружке.

Мецгер осклабился.

Девчонки и так постоянно на него заглядывались, а теперь он еще и Люк Скайуокер впридачу. Я глянул на небо и, щурясь на серое солнце, сказал:

— В пехоте.

— В пехоте? — На мгновение он опешил, однако потом пришел в себя. — Так это здорово. Не, правда здорово. — Мецгер обвел взглядом голые деревья. — И когда отбываешь?

— Завтра с утра.

— Небось все это время мускулы качал.

— Еще бы.

— Есть повод напиться.

Следующим мрачным утром я, сгорбившись, сидел на скамейке в аэропорту, обхватив руками больную голову, и время от времени поглядывал на неуклюжий самолет за окном — серый, как каждое утро с начала войны.

Я раньше не видел самолетов с пропеллерами — разве что в музее — но пыль, поднятая снарядами, разъедала реактивные двигатели. После того, как рухнули два реактивника, пассажирские рейсы отменили. Аэропорты теперь — сплошь для военных.

Пыль и для пропеллеров не радость, но механики обложили двигатели фильтрами, чтобы задерживать грязищу. Мешки от фильтров свешивались из-под крыльев, как коровье вымя.

Я потер пульсировавшие виски. Прошлым вечером мы с Мецгером раздобыли пива, съездили за город, стащили козу, привезли ее в школу и выпустили в школьной столовой. Идею, как всегда, подбросил Мецгер. Наглость у летчиков в почете.

Я повернулся к соседу, здоровенному негру, развалившемуся на кресле. Выглядел он так же хреново, как я себя чувствовал.

— Что скажешь, эта старая корова поднимется в воздух?

Он насупился.

— Корова? Это «Геркулес»-то? С-130 был лучшим самолетом в свое время.

Нате вам! Очередной фонтан из цифр и букв. Эти призывники, похоже, действительно угодили сюда по собственному желанию. Я что — единственный нормальный среди психов?

— По машинам, дамочки! — Капрал из самолета казался еще фанатичней призывников.

Мы встали, потягиваясь, покрякивая и роняя слюни. Если топтанием на месте можно победить в войне, то у нас неплохой потенциал.

Погрузились и поднялись в воздух. На счастье, «Геркулес» не только не рухнул, но еще и загромыхал, как бочка по булыжникам, так что больше пламенных слов слушать не пришлось. Мы дважды садились сменить мешки для фильтров и наконец шмякнулись оземь (я не преувеличиваю) примерно в полдень по местному времени, где бы ни было это самое место.

— Выгружайтесь, дамочки, приехали. Форт Индиантаун, штат Пенсильвания.

Звучало вполне цивилизовано. Не то чтобы Гренландия или джунгли какие.

Самолет опустил трап, и внутрь дохнуло Антарктикой. Когда нас согнали по трапу и выстроили в четыре ряда на потресканном, поросшем сорной травой асфальте, мои зубы стучали так, что глаза тряслись в глазницах. Оказывается, в Пенсильвании нет цивилизации.

— Взвод! Смир-рна!

Я навидался военных фильмов, перестроенных под голограф, и знал, что «смирно» значит вытянуться и замереть. Будто мама поставила тебя к дверной стойке и отмечает твой рост карандашом. Во дурь, а?

Ветер гнал сухие листья по снегу и уносил прочь выхлопы «Геркулеса». Кто-то закашлялся.

Я смотрел прямо перед собой на запорошенные снегом холмы, покрытые серым голым лиственным лесом, который не всякий колорадец видывал. Это вам не наши сосны.

— Надо было в Гавайскую армию подаваться, — сказал я негру-здоровяку из аэропорта.

Он фыркнул.

Да, не лучшая моя шутка. А вот однажды, когда Мецгер обедал с девчонкой-болельщицей, я рассмешил его так, что у него молоко пошло носом.

— Имя, курсант? — прогремел позади меня голос, так что волосы на шее встали дыбом.

— Мое, сэр?

— Сэр? На «сэр» обращаются к офицерскому составу!

Военный вышел вперед и вперился мне в глаза, так близко, что казалось, он коснется меня широким полем своей коричневой шляпы. Обветренное лицо человека до того старого, что из-под шляпы выглядывали седые волосы. Ледяные серые глаза, холоднее, чем форт Индиантаун.

— Я старший инструктор по строевой подготовке сержант Орд, и обращаются ко мне «господин инструктор». Имя?

Капля слюны вылетела у него изо рта, но замерзла прежде, чем коснулась моего лица, и отлетела в сторону, как бейсбольный мяч.

— У-Уондер, господин инструктор.

— Курсант Уондер. — Он остановился. Сержант говорил громко, чтобы всем было слышно, несмотря на завывающий ветер. Наверняка он повторял это с каждой группой, и на сей раз примером буду я. Должно быть, от этой мысли я закатил глаза.

— В положении «смирно» разрешается дышать, моргать и глотать. Не разрешается шутить, закатывать глаза и танцевать макарену.

Что танцевать? Я дрожал на ветру, как дряхлый «понтиак».

Орд развернулся, заложив руки за спину.

— Взвод стронется с места и уйдет с приятного ветерка в помещение, когда курсант Уондер правильно встанет по стойке «смирно».

Я почувствовал волну ненависти от каждого промерзшего насквозь курсанта на этом асфальте. Так нечестно! Я не мог стоять смирно. Дрожь — безусловный рефлекс. Я же ничего не сделал. Ну, может, конечно, не стоило открывать рот.

Меня даже в лыжном свитере била дрожь. А на Орде была легкая форма: выглаженная хлопчатобумажная рубашка, штаны и отполированные до блеска ботинки. И дурацкая шляпа. Но он продолжал ходить взад-вперед, будто прогуливался по пляжу.

Минуло, наверное, минуты три, прежде чем мое тело вконец закоченело и перестало дрожать. Казалось, прошло не меньше получаса.

Орд повернулся к нам, руки за спиной, и перекатился с носков на пятки.

— Хорошо. По команде «разойдись» вы поднимете свои вещи, повернете направо и неспешно направитесь в каптерку — во-он туда.

Он показал на заснеженный барак на горизонте. Барак был, наверное, не далее чем в полукилометре, но казалось, будто он в другой стране. Кто-то всхлипнул.

— Там вам дадут горячую еду и обмундирование, включая полевые куртки с подкладками. Эти куртки, как вы позже поймете, наилучшая защита от плохой погоды, когда-либо изобретенная человечеством.

— Боже мой, да пошли уже, — раздался шепот.

Орд будто не слышал.

— Еда и обмундирование поставляются за немалые деньги налогоплательщиков, которых вам выпала честь защищать.

Снова завыл ветер. Кто-то процедил сквозь сжатые зубы: «Мой член замерз, а то бы я штаны обмочил». И если бы парень обоссался, мы бы точно кинулись греть руки об пар.