Через три недели, в Хайфе, Юсеф, настороженный вопросами недоверчивого незнакомца и предостережением разносчика кофе, понял, что ему надо скрыться. Ему говорили, что он будет лазутчиком, стоящим целого пехотного батальона. Но пока что ему даже не удавалось покинуть Хайфу. Он последовал за разносчиком в лавку мясника. Войдя туда, он увидел, что мясник — христианин: об этом свидетельствовали свиные окорока и ледник с пивом; то и другое запрещено исламом.

— Сядь, — сказал ему мясник. — Ты кто?

Юсеф показал свой паспорт, где значилось: Юсеф аль-Хамед.

— Тороплюсь на самолет, чтобы улететь из Палестины, — объяснил он. Британцы теряют контроль над ситуацией, положение ухудшается, скоро все границы будут закрыты, но из небольшого аэропорта города все еще вылетают самолеты.

Мясник набрал телефонный номер. Юсеф понял, что он звонит сотруднику транспортного агентства: тот сидел дома и на работу не собирался — слишком опасно. Тем не менее сотрудник подтвердил заказ Юсефа и предложил ему ехать прямо в аэропорт, билет будет ждать его там. Проблема как будто разрешилась, но стоило мяснику повесить трубку, как в лавке появился недоверчивый прохожий с улицы, а с ним еще кто-то. Они пришли за Юсефом, пришли с недобрыми намерениями.

Второй из пришедших указал на Юсефа.

— Этот, что ли? Оставь его в покое, я знаю его по… — и он назвал арабское поселение, в котором якобы с ним встречался.

Юсеф смекнул, что его пытаются подловить: если он клюнет на приманку и поддакнет, то сам же опровергнет свою версию, что приехал из Иерусалима.

— Я никого из вас не знаю, — ответил он. — Я здесь проездом из Иерусалима.

Двое поманили его на улицу, но мясник вмешался: молодой незнакомец — его посетитель и пользуется его защитой.

— Нечего за него вступаться, пусть выйдет.

Первый вошедший достал пистолет. Мясник сделал то же самое и велел Юсефу спрятаться за холодильником. В лавке прибавилось людей, и вновь пришедшие, не желая скандала, растащили ссорящихся. Двое первых ушли и уже не возвращались — Юсеф так и не узнал почему.

Его спаситель мясник вызвал такси и стал ждать вместе с ним в соседнем кафе, чтобы убедиться, что все обошлось. К ним присоединился третий человек.

— Я угощаю, — сказал Юсеф, поняв, что должен проявить признательность за помощь. — Что будете пить?

Третий, мусульманин, объяснил, что ему вообще-то нельзя спиртного, но этим утром он, так и быть, сделает исключение и выпьет пива из-за тридцати пяти евреев.

Юсеф не был в курсе новостей и не понял намека. Арабы одержали новую победу — так, по крайней мере, говорили — близ осажденного еврейского анклава южнее Иерусалима. Ни один из тридцати пяти еврейских бойцов не выжил, поведал с ухмылкой нарушитель заповеди, и Юсеф тоже постарался изобразить радость, чтобы не отличаться от остальных, хотя не поверил услышанному. Потом выяснилось, что все так и было. Взвод, пытавшийся прорваться к анклаву, попал в западню. Один из бойцов, юноша Сабари, был родом из Йемена, он недолго тренировался вместе с Юсефом, а потом был переведен в войсковое подразделение.

Темой всех разговоров в кафе была война, находившаяся еще на первом этапе, — гражданская война в Палестине между еврейским и арабским ополчениями. До второго этапа — вторжения регулярных арабских армий после ухода англичан — оставалось еще четыре месяца. Но евреи уже уступали противнику численно, и многие их поселения оказались отрезаны. Войну пока что вели ополченцы из арабских деревень, чьим наступлением руководил знаменитый иерусалимский муфтий Абд аль-Кадер аль-Хусейни, командовавший Армией Священной войны. Лучший еврейский отряд Пальмах, элитная часть Хаганы, истекал кровью, пытаясь разблокировать осажденные поселения в Галилее и ведя бои на смертельно опасной дороге между приморской равниной и Иерусалимом. Самые бесстрашные среди молодых евреев оставались лежать среди валунов, сгорали живьем в своих броневиках. Британский генштаб, изучивший соотношение сторон, предрек победу арабов. Юсеф выпил за мясника и за радующегося араба, потом они пили вместе, пока не приехало такси.

Попав наконец в аэропорт, Юсеф поспешил в терминал и пристроился в очередь к билетному окошку. Он уже почти достиг цели, но человек, стоявший в очереди перед ним, вдруг оглянулся и посмотрел на него. Юсеф обмер. Этот человек, сирийский еврей, знал его, и не как палестинца-мусульманина из Иерусалима Юсефа, а как двадцатипятилетнего еврея из Дамаска по имени Гамлиэль Коэн.

У Гамлиэля-Юсефа закружилась голова, в глазах поплыло, все вокруг показалось нереальным. Он сделал вид, что знать не знает человека в очереди, в жизни его не видел. Других вариантов у него не было. В самолете Гамлиэль-Юсеф сел сзади, как можно дальше от новой опасности. Через полчаса раздался глухой удар шасси о полосу, самолет тряхнуло, пропеллеры захлебнулись и перестали вращаться. Посмотрев в овальный иллюминатор, пассажир увидел Бейрут.

Прилетев, он поспешно прыгнул в такси, чтобы оторваться от ненужного знакомого, оставил позади хаос кварталов, бульваров, трамваев, ползущих на плато между Ливанскими горами и заливом Сен-Жорж, и вышел неподалеку от центральной точки — площади Звезды, от которой разбегаются в разные стороны улицы.

Я побывал в Бейруте всего раз, в 2002 году, по паспорту нейтральной страны, и попал в центр таким же способом — приехав в такси из аэропорта, расположенного в южном пригороде. Несколько дней я исследовал элегантные улицы с бессчетными кафе и бедные кварталы ветхих гаражей, заклеенных плакатами с религиозными призывами. Своей энергией город показался мне похожим на Тель-Авив: те же солнечное дружелюбие, нетерпение и развязность, то же поклонение жизни и плоти с примесью страха неминуемой гибели, такой же народ, зажатый между подступающим исламом и Средиземным морем и так же изнемогающий от жары на полоске песка между стеной домов и водой. Представляя себе Бейрут конца сороковых годов, я думаю, что отчасти так было и тогда.

В столице недавно освободившегося от французского колониального правления Ливана правительство делало еще только первые шаги. Население города представляло собой пеструю смесь из арабоязычных христиан, тяготевших к Франции, мусульман-суннитов, тяготевших к Сирии, бедняков-шиитов из сельских районов, армян, греков и всего многообразия человеческих судеб. Здесь были и коммунисты, и арабские националисты, и капиталисты, и гедонисты, и всевозможные исламисты. Хватало и чужаков туманного происхождения, говоривших с непонятными акцентами. Нервный молодой человек в новом костюме влился в толпу себе подобных.

Ему надлежало слать письма на арабском в Хайфу, на абонентский ящик 2200, адресату — «Моему другу Исмаилу». Граница между Ливаном и Палестиной еще оставалась открытой, почта работала, и этот нехитрый прием должен был сработать. Ему давали мало денег, и он привык ночевать в рабочих общежитиях, деля комнату с другими постояльцами. Но здесь он заплатил чуть больше, чтобы жить без соседей. Неизвестно, что ляпнешь во сне, на каком языке.

Передышка оказалась недолгой. Всего месяц он наслаждался одиночеством, нежился на бульварах, катался в оставшихся от французов трамваях, радовался отсутствию пальбы и взрывов, к которым привык дома. Бейрут, расположенный всего в восьмидесяти километрах от Хайфы, — тоже приморский город, однако тут не желали обращать внимания на разгоравшуюся на юге войну. Рассеянность вообще была одной из самых заметных черт Бейрута. Юсеф попытался наладить связь, как его учили, но не получил ответа на несколько писем к «своему другу Исмаилу», поэтому снова подался на юг и, перейдя границу, вернулся в Палестину. Целью было установить личный контакт и получить более подробные инструкции, а заодно и деньги.