Как идут приготовления к Рождеству? Я понимаю, что продуктов не хватает, но покупателей-то много? У одной нашей девочки родные в Берлине, и она говорит, что там не осталось даже крошек. Мол, берлинцы меняют золото и драгоценности на пресный хлеб и высохшую свиную кожу. Но я считаю, что все это слухи, которые распространяют шпионы, чтобы напугать честных граждан. У нас товары в дефиците, но сладкий кекс и кружку темного пива можно купить всегда. А как в Гармише? Как мама и папа? Я скоро им напишу. Передай им, что люблю их, и тебя тоже.

Хайль Гитлер.

Гейзель

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

21 декабря 1944 года

Милая сестренка,

С Днем святого Фомы тебя! В пекарне, как всегда под Рождество, полно народу. Нам втроем приходится месить тесто, топить печь, делать закупки и управляться с кассой, так что у меня нет ни минутки свободной, чтобы насладиться праздниками. Некоторые покупатели совершенно невыносимы. Например, фрау Раттельмюллер. Это просто чума! Все время жалуется и придирается, дескать, у меня волосы не причесаны и вообще я ленивая. Или спрашивает, вычистила ли я вчерашнюю грязь из-под ногтей. (Никакой грязи не было, я чищу ногти каждый вечер!) Устраивает бенц маме и папе, а ко мне относится как к сопливой девчонке.

А в последнее время фрау окончательно сбрендила. Раньше приходила утром, но в обычное время, когда и другие покупатели. Теперь в полшестого утра уже топчется у заднего крыльца, заглядывает в окна и долбит в дверь клюкой, хотя прекрасно знает, что лавка открывается в шесть. Похоже, старуха впала в слабоумие. Не говоря уж о том, что дюжина булок – это настоящее обжорство. Мука и молоко в дефиците, как она не понимает! Ты бы видела продукты для СС, которыми папе приходится пользоваться. Сухое молоко, а мука твердая как кирпич. Многие покупатели жаловались, что в булочке им попался камешек и они чуть не сломали себе зуб. Так что у меня теперь дополнительная обязанность – все просеивать. Фрау Раттельмюллер клянется, что если порежет себе десну и умрет от заражения, ее кровь будет на нашей совести. Но нет, мелкого камешка не хватит, чтоб уморить эту старую ведьму. Наверняка так и будет маячить до скончания века, жевать наш хлеб и тык-тык-тыкать дурацкой своей клюкой. Век нам от нее покоя не видать.

Сегодня утром меня это утомило до предела, так что я вылезла из-под одеяла пораньше, вместе с папой, хоть и было морозно. (Эта зима холоднее прошлой. Такая холодная, что даже снег на карнизах не леденеет. Помнишь, как в декабре мы ели сосульки в сахарной пудре? И ты мне рассказывала, что снежные эльфы ужинают ими каждый вечер, и я верила, потому что мне было приятно верить, хотя я знала, что эльфов не бывает.) Я стояла внизу с подносом горячих булок, а тут фрау – ковыляет по улице к нашей двери в своем длинном пальто и шапке.

Я распахнула дверь, не дожидаясь, пока старуха вдарит по ней клюкой. Говорю: «Доброе утро, фрау Раттельмюллер! – и улыбочку ей размером с озеро Айбзее. – Ваши булки уже вас ждут. Ах-ах, надеюсь, вы не замерзли. Как же это вы проспали? Вас, наверное, сонные гномики посетили. – И гляжу на часы с кукушкой: – Надо же, опоздали на целую минуту!»

У папы чуть припадок не случился. Он так хохотал, что все кастрюли грохотали, а фрау от злости аж позеленела. Купила вместо обычных двенадцати булок два батона с луком. Мама сказала, что папа просолил слезами целую партию пряников, но оно того стоило. Эх, жаль, тебя не было! Ты бы смеялась до слез, как в тот раз, помнишь, когда папа на Масленицу напялил шутовской колпак. Но мама нас не одобрила, сказала мне: нечего смеяться над старой женщиной. Она, говорит, висит на волоске. А я ей на это: между прочим, она первая начала. Ну и потом, война ведь. Мы все тут висим на волосках. Но мама, будучи мамой, тут же достала сушеную смородину и напекла для фрау булочек святого Фомы, чтоб та не обижалась. Вот сейчас как раз понесла ей эти булочки.

Что ты там делаешь, в этом Штайнхёринге? Я ужасно по тебе скучаю. Подумать только, тебя нет уже шестое Рождество подряд! Целая вечность, а война как будто еще дольше. Здесь ничего нового. На Цугшпитце скучно. Этой зимой никто не катается. Вот бы поехать снова к морю. Помнишь, как мы летом ездили в Югославию в детстве? Бродили по каменистому пляжу и грызли холодные огурцы. Такое было счастье! А кажется, что сто лет прошло. Туда уже не вернешься. Война, война, война. Она везде, меня от нее тошнит.

Теперь хорошие новости. Слыхала – нашего друга Йозефа Хуба повысили до подполковника и перевели в СС Гармиша. Ходят слухи, что он передает информацию от Горных войск рейхсфюреру Гиммлеру. Представляешь? Но он не такой, как все. Должность нисколько его не изменила. Он все так же приходит в пекарню и каждую субботу вместе с папой ест булочки с изюмом. Мама клянется, что у него самые голубые глаза в стране, но я сказала ей, что голубые глаза – не редкость. Просто он ей нравится – он ведь столько для нас сделал.

Как поживает Юлиус? Ты писала, его направили в специальный детский сад для будущих офицеров. Папа, когда я ему это прочитала, от гордости чуть не лопнул. Мы все гордимся вами обоими.

Не беспокойся о нас и о пекарне. Конечно, пайки СС маленькие и качество не очень, но у нас больше запасов, чем у других пекарей. Спасибо Йозефу, у них с папой договор: по воскресеньям днем гестапо привозит муку, сахар, масло и соль на заднее крыльцо, а в понедельник папа отвозит в их штаб тележку с хлебом. Очень выгодно. Знаю, я не должна жаловаться, что много работы, ведь многие граждане живут гораздо труднее.

Мама тебе говорила, что я иду в партийный штаб на рождественский бал? Йозеф сказал, что пора мне там появиться. Подарил красивейшее кремовое платье. Бирка срезана, но Йозеф говорит, оно из Парижа. Сначала я не хотела принимать такой подарок, но потом он подарил маме перламутровую пудреницу, а папе – трубку из палисандра. В общем, пусть это будут наши рождественские дары. Вообще-то все это очень необычно. У Йозефа нет своей семьи, вот он и балует маму и папу как собственных родителей, упокой Господь их души. Его общество для нас – большая удача, и я надеюсь, будут еще мешки с сахаром и подарками! Судя по платью, у него хороший вкус.

Попрошу папу сфотографировать меня перед вечеринкой. Хочу показать тебе платье. Напишу на Рождество. Надеюсь, письмо дойдет быстро. Почта сейчас ходит очень плохо.

Хайль Гитлер.

Твоя любящая сестра

Элси

Пекарня Шмидта

Гармиш, Германия

Людвигштрассе, 56

24 декабря 1944 года

– Элси, живей! – крикнула мама с первого этажа. – А то герру Хубу придется тебя ждать.

Элси сражалась с пуговицами на лайковых перчатках. Она надевала их лишь однажды, несколько лет назад, на первое святое причастие. В них все, что трогаешь, кажется мягким, как тесто. Во время причастия священник подал Элси потир, и она взяла гладкую чашу руками в перчатках. Чаша показалась ей поистине божественной, а вот вино – не совсем. Дар оказался таким терпким, что Элси инстинктивно поднесла руку ко рту – и на перчатке остался след. Мама сочла это святотатством и потом целый день вымачивала перчатки в растворе уксуса, но на указательном пальце все же не отошло пятнышко.