на двух столбах, и маленькая башенка-светелка, где у меня мастерская. Я художником не стала, но и живопись до конца не забросила. Иногда находил на меня стих, и я брала кисть в руки и рисовала, рисовала…

Сегодня дом встретил меня настороженно, суетливо. Около дома враскорячку стояла большая черная машина. Я была уверена, что это самец, и что моя машинка втайне была в него влюблена, поэтому она бодро взревела и бросилась к дому.

Я выскочила из машины. Странно. Джип есть, а Паши нет. Дом хоть и встревожен, но пуст. Наверное, прогуляться ушел. Что же у него случилось?

Я прошла в дом и первым делом отправила Ваню в ванную. Будут еще на моих раритетных венских стульях всякие бомжи сидеть! Ну ладно, не антиквариат. С помойки стулья, но я их отреставрировала. Так что извините, они только для чистых задниц.

И бритву ему вручила. Да, у меня в доме есть мужская бритва. Ко мне приезжают Паша и Антон. Хотя у них свое с собой. А кому какое дело до моей нравственности?! Я взрослая женщина! Даже слишком взрослая для последнего романа, хм…

Переоделась в домашний костюм, натянула полосатые вязаные носки до колен. Бабушка еще вязала. Мать моей приемной мамы. Она всем вязала. И два раза в год – на день рождения и новый год даже во Францию и в Америку приходила посылка с носками… К сожалению, уже три года, как не приходит. Я ни разу не видела эту чудесную женщину, но её носки я берегу. Тем более, что в последние годы они были такие чудные – разноцветные и иногда разной длины.

Так, Паша тут сидел всю ночь. И не один. Кухня как после войны. Пытался готовить, как видно. Шкурки от колбасы на полу, гора картофельных очисток на столе у раковины. Батюшки, где же он картошку брал? Уж не та ли, которую я поросятам бабки Нины хотела отдать? В погреб, конечно, он не додумался залезть. Хотя… Представив, как Паша, в дорогом брючном костюме, белоснежной рубашке и галстуке спускается в погреб, я тихонько хрюкнула. Совсем как те достопамятные поросята бабки Нины.

Поморщившись, вынесла пепельницу, полную окурков. Ну, Паша! Знает ведь, что терпеть не могу, когда дома курят!

– Прости, маленький, – погладила я подоконник. – Знаю, что ты тоже не любишь, когда курят.

Залезла в холодильник, достала лоток с пельменями. Пельмени мы с Вероникой зимой лепили. Перестарались. Я их уже второй месяц доесть не могу. Две женщины в четыре руки за приятной беседой иногда могут увлечься.

Когда Иен вышел из ванны – чистый, выбритый, даже подстриженный (пусть неровно, но все же), в одних джинсах с ромашкой на попе (мои с веревки снял, засранец!), я ахнула. Потому что он и вправду был не человек. Теперь, без слоя грязи и повышенной лохматости, были заметны и странная форма черепа, и чуточку выступающие клыки, и мохнатые уши. Он был не худой, он был поджарый. Грудь широкая, сильно волосатая, буквально шерстяная, талия неправдоподобно тонкая, плечи, хоть и костлявые, шире, чем у спортсмена. Заметив мою реакцию, он повернулся спиной, продемонстрировав полоску шерсти вдоль позвоночника – продолжение гривы. Ступни были тоже лохматые, широкие.

– У меня еще и хвост есть, – довольно сказал Иен. – Показать?

– Не надо, – нервно икнула я. – Как-нибудь переживу.

Я подошла к холодильнику, достала бутылку водки – универсальную валюту в здешних местах – налила себе стопку и залпом выпила. Подумала и бутылку убирать не стала.

Поставив перед Ваней миску пельменей со сметаной, я села напротив, стараясь не смотреть на его удлинившиеся клыки и загоревшийся взгляд. Ел он жадно, но аккуратно, что меня порадовало. Воспитанный вервольф, однако!

А потом Иен поднял глаза и неожиданно побагровел, закашлялся, захрипел. Я вскочила и принялась колотить ему по спине. Воображение уже рисовало мрачную картину с трупом неопознанного человекоподобного существа на столе, живописно распростертого среди пельменей на столе, доблестную милицию, обыскивающую дом, и меня, с дрожащими губами что-то доказывающую. Ну уж нет! Закопаю во садочке!

Однако Иен, увернувшись от моего очередного удара, перехватил мой кулак.

– Хватит, женщина, – взмолился он. – У меня вся спина в синяках будет!

– Увлеклась, извини, – буркнула я.

– Это кто? – напряженно спросил вервольф, уставившись на портрет на стене.

– Ах это! – тут уж покраснела я.

Ну как ему объяснить, кто это? Это идеальный мужчина, плод моего неуемного воображения. Я его еще в юности нарисовала. Высокий, крупный, в джинсах и клетчатой рубахе, он был изображен на коленях в сосновом лесу (в моем лесу). Лицо его было устремлено в закатное небо. Длинные светлые волосы, серые глаза, крупный нос, слегка заросший подбородок, пальцы, словно сведенные судорогой, ухватились за ворот рубахи, вот-вот рванут, рот искажен. И вообще, он через минуту с ревом раненого животного упадет на землю, зароется лицом в желтые сухие иглы и содрогнется всем телом то ли в отчаянии, то ли в скорби. Но сейчас он с молитвой смотрит ввысь. Я любила этого мужчину. Любила до дрожи, до самозабвения. Чтобы быть с ним рядом, я отдала бы все. Много раз я разговаривала с ним во сне, летала с ним, что уж там – занималась любовью. Единственный.

Мои близкие знали об этой моей безумной фантазии, но не воспринимали ее как бред. И Паша, и Антон сходились во мнении, что этот человек где-то есть, даже пытались разыскать его по фотографии. Мы все были такие странные, что вполне доверяли своему подсознанию.

Иен продолжал возмущенно смотреть на меня. Я смотрела на него.

– Ну что? Рисунок это. Просто рисунок.

– Ты не могла там быть, – уверенно сказал Иен. – Это было почти семьдесят лет назад.

Я почувствовала, как кровь отлила от лица. Руки безжизненно упали на стол, сердце, кажется, пропустило несколько ударов. Задыхаясь, не в силах пошевелиться, одними губами я прошептала:

– Что было семьдесят лет назад?

– Ничего, – быстро сказал вервольф, увидев, что мне нехорошо. – Я ошибся. Просто мне показалось, что этот портрет похож на одного человека… Ну не совсем человека… И вообще, не больно-то и похож, так, в общих чертах… Тот-то брюнет.

Я выругалась – от души, витиевато и деепричастно. Культурных слов у меня не было. Рука снова потянулась к бутылке водки, но даже дотронуться я не успела. Дверь в кухню распахнулась, и ворвались Паша и Антон.

– Галка! Живая! – выдохнул Пашка.

– Убью! – прошипел Антон.

Я с недоуменьем взглянула на них и поставила на стол еще две тарелки.

– И стопки, – прохрипел Павел. –