— Слышишь, Цуда? Кто-то идет.

— Путник, — развел руками полицейский.

— А может, это демон Они с красной кожей? Он ищет, кого ударить своей палицей с шипами и сожрать или утащить к себе в логово, в Дзигоку? Пойди и проверь, у тебя же есть меч, Цуда!

Полицейский словно только сейчас вспомнил, что у него в самом деле есть сабля, полагающаяся по роду службы. Это было не слишком удобное оружие в отличие от самурайского меча, но, чтобы отнять у кого-то жизнь, вполне годилось. Цуда поднялся и пошел вперед, стараясь не выходить на тропинку. Старик неслышно следовал за ним, бормоча едва слышно:

— Люди видят вещи, когда они появляются, и говорят, что они существуют. С другой стороны, когда тело исчезает после смерти, они говорят, что его больше нет. Люди видят живых и не видят умерших. При этом они верят, что все либо существует, либо нет. Даже трехлетний ребенок может это сказать. Люди не знают, что перед рождением человека и после его смерти он пребывает в бесконечности. Однако они часто делают умный вид, словно понимают это. В действительности же они ничем не отличаются от трехлетних детей.

— Это же Каору, водонос! — воскликнул Цуда, останавливаясь и опуская саблю.

В самом деле, по тропинке шел, напевая, водонос Каору. Услыхав слова полицейского и увидев его фигуру в кустарнике подле тропы, он остановился и принялся всматриваться, надеясь, что это добрый человек, а не разбойник, раз уж назвал его по имени.

— Кто там? Может, ты хочешь немного воды? — робко спросил Каору.

— Это Они, демон, — шепнул старик полицейскому. — Скорее убей его. Потом я расскажу тебе все остальное. Не бойся, я не оставлю тебя.

… Сейчас Цуда вспоминал все это, стоя на своем посту — на холме Миюкияма возле выполненного в виде орудийной установки памятника воинам, погибшим во время восстания мятежников. Он хорошо помнил, как одним ударом разрубил несчастного водоноса, вовремя остановив руку — затем, чтобы тело не распалось на две половины.

Помнил, как оттащил мертвеца к озеру Бива, привязал к его ногам большой камень (веревку ему дал старик) и бросил Каору в воду.

Помнил, как старик шелестел:

— Ты полировал деревянную палочку, Цуда? Если во время полировки слишком сильно на нее нажать, работу можно испортить. Когда же ты не усердствуешь, не жмешь слишком сильно, работа идет лучше. Используя силу, ты лишь придаешь блеск, но не устраняешь неровности. Потому полировать надо легко, без нажима. Этому принципу нужно следовать во всем, Цуда.

— Они едут! — крикнул лейтенант Сохо. В самом деле, вдалеке показалась процессия, которую жители города приветствовали, размахивая флажками. Коляски с принцем Арисугавой и его гостями были новые, специально присланные из Токио, и каждую из них тащили по двое рикш — такого Цуда еще никогда не видел. Зато он знал, что русские только что наслаждались пейзажами озера Бива, в глубинах которого рыбы и крабы грызли сейчас труп несчастного водоноса. При очередном воспоминании о славном парне Каору полицейский до хруста в костях сжал кулак на сабельной рукояти.

«Используя силу, ты лишь придаешь блеск…»

Неожиданно в толпе людей, машущих флажками на противоположной стороне улицы, Цуда заметил старика. Тот ласково улыбался ему и покрепче стягивал на груди свой ветхий соломенный плащ.

«Не бойся, я не оставлю тебя…»

* * *

Такой способ передвижения цесаревичу нравился, тем более конный экипаж все равно не уместился бы на узенькой улочке Оцу. Про себя Николай подивился глупости японцев — а если нужно везти что-то тяжелое? — и оглянулся. Ехавший в следующей коляске принц Георгий помахал ему бамбуковой палкой, которую только сегодня утром купил на базарчике у дома мэра Оцу.

Николай помахал в ответ рукою и поправил котелок.

Мимо проплывали ликующие лица горожан и бесстрастные — полицейских, следящих за порядком. Этикет запрещал им поворачиваться к русскому наследнику спиной, потому наблюдать за толпой было делом крайне сложным. Никто не должен был находиться на вторых этажах зданий, это тоже запрещалось этикетом; все обязаны были снять головные уборы и закрыть зонты. Николай увидел, как плюгавый старикашка в плаще из соломы запоздало стащил с головы платок, и подумал, что за это опоздание вполне могут наказать. Если заметят… Впрочем, полицейский как раз смотрел на цесаревича, и Николай едва сдержал совершенно неуместное желание подмигнуть везучему старичку.

Через мгновение цесаревичу было уже не до этого.

* * *

«Если во время полировки слишком сильно на нее нажать, работу можно испортить…»

Цуда Сандзо решительно воздел над головой саблю и сделал шаг вперед. Вряд ли кто-то из стоявших рядом увидел в этом движении угрозу заморскому гостю — скорее, они подумали, что полицейский таким образом приветствует процессию. Но Цуда бросился к приблизившимся коляскам, лихорадочно соображая, кто же из сидящих там — сын русского царя. Может быть, вон тот здоровяк с тросточкой? Или этот, с усиками, в смешной европейской шляпе?! Раздумывать было некогда, и полицейский свернул к ближнему из русских — тому, который с усиками. Он надеялся, что не ошибается.

* * *

Николай не успел отвести взгляда от приветливо улыбающегося старичка, как почувствовал сильный удар по голове. Первой мыслью было, что его задела низко свесившаяся ветвь одного из тополей, которые в большом количестве росли по краям дороги, но тут же он увидел перекошенное лицо японского полицейского, замахнувшегося саблей, рукоять которой держал обеими руками.

— Что?! Что тебе?! — закричал цесаревич, чувствуя, как по щеке сбегают горячие струи. Полицейский, ясное дело, не отвечал, да и не до бесед теперь было. Потому Николай выскочил из раскачивающейся коляски и, зажав рукою рану и успешно уйдя от очередного удара сабли, помчался по улице. Вокруг с воплями разбегались в разные стороны перепуганные японцы, включая и полицейских. Позади отчаянно ругался матом по-русски принц Георгий.

Николай прибавил скорость и нашел в себе силы оглянуться. Чертов японец несся следом, размахивая своим жутким оружием, но его — о, радость! — настигал Георгий. В несколько прыжков догнав злоумышленника, принц огрел его своей бамбуковой тростью, и японец пошатнулся. Воспользовавшись этим, на преступного полицейского набросился один из рикш, подхватил неожиданно оброненную им саблю и ударил ею по спине. Злодей упал, разбросав руки в стороны.

Затем окровавленного пленника потащили куда-то за ноги, но, что с ним сталось дальше, Николай уже не увидел: добрый доктор Рамбах появился откуда-то со своим чемоданчиком и уже причитал над раной.

— Что там? — спросил Николай.

— Все хорошо, все хорошо, — бормотал доктор, останавливая кровотечение. Вокруг толпились свитские, полицейские, простые японцы. Кто-то плакал, кто-то, как князь Барятинский, испуганно успокаивал остальных, верный себе Эспер Ухтомский строчил в блокнот.