Виктор откупорил бутылку и разлил коньяк по пузатым бокалам.

– Дай тебе Бог, Витя! Да и мне с тобой вместе! Куда катимся, не знаю! Но, чувствую, что ненадолго меня здесь хватит. Не могу я больше терпеть этот революционный бред! Ну, будем здоровы!

Виктор кивнул. Они чокнулись и выпили. Коньяк был выдержанным и показался удивительно вкусным, как отголосок той, довоенной, безмятежной жизни.

– А я ж про закуску и забыл совсем! У меня есть колбаса и свежая булка!

– Неси, неси! Чего ж, зажал-то? Конечно!

Виктор принес тарелки и нарезал колбасы на свежий белый хлеб. А Блинов тем временем снова откупорил бутылку и разлил коньяк по бокалам. Повисла неловкая пауза.

– Что молчишь то? Чего-то ждешь, Витя? – внезапно с горячностью спросил Блинов. – А чего ты ждешь? Скажи мне? Чуда? Его не будет. Бог отвернулся от России и от нас от всех. Моли не моли. Был сейчас в церкви. Стоял. Пытался молиться. Не шло. Больно мне! Зажег свечи… Смотрел на икону Божьей матери, и понимаю, что закрыты небеса… Cтучи, не стучи… А, ладно! Менять надо все, Витя! Менять! Это наша Родина, Витя. И не важно, что ты иудей, а я христианин. Другой-то Родины у нас все равно нет! Да и не будет! Париж не для нас. Уж не для меня точно. Будем!

И, высоко запрокинув голову, Павел выпил коньяк до дна.

– А чем тебе не угодил Париж, Паш? Говорят, там красота!

Блинов едко усмехнулся и, проведя пальцами по лицу, сказал:

– Может, и так. Но, язык я знаю плохо. Родом не вышел. Сам знаешь, происхождения я простого, не дворянского. Дома своего у меня в Париже нет, в отличие от многих других. Дела своего у меня там тоже нет и не будет. Но это все мелочи, Витя. Основное в другом. Здесь моя Родина! А там что? Милость у месье просить? Идти в портье? В извозчики? Увольте!

Он замолк и начал молча жевать бутерброд. А затем выпалил:

– Был патриот России, генерал Корнилов, но провалилось его дело! Я уж думал, что наведет он порядок… Да где там! Все рухнуло, а он теперь с верными генералами в быховской тюрьме…

– В Быхове, который в Могилёвской губернии?

– Он самый! В нём! И не бегут оттуда они пока… Сидят… Чего сидят? Не понимаю… Тошно как, Витя… А, кстати, чуть не забыл. У меня ведь для тебя послание! От неё!

И с этими словами Павел достал из кармана кителя конверт. Виктор нежно взял в руки её письмо. Инстинктивно он поднес его к носу и ощутил еле заметный аромат знакомых духов.

– Паш, а как она выглядела?

– Прекрасно. Как всегда. Впрочем, я не засматриваюсь. Знаю свое место, – усмехнулся Блинов.

Виктор скромно улыбнулся и перевел разговор на другую тему:

– Я во многом согласен с тобой, Паш. Но, с другой стороны, мы же присягу дали Временному правительству! Мы должны стараться исполнять свой долг… Хотя, ты прав, конечно, во многом…

Павел снова налил коньяк себе и Виктору и, откусив бутерброд, промолвил:

– Это была ошибочная присяга. Настоящая лишь одна. Та, что была дана нами Государю Императору.

– И кто же тебе сейчас более всех по душе?

– А ты не догадываешься?

– Я тебя первый спросил.

– Генерал Корнилов. И чувствую, что без военного захвата власти здоровыми силами не обойдется.

– Ты решил уехать из Петрограда?

– Видимо, скоро мне придется это сделать.

Блинов расстегнул верхнюю пуговицу кителя и с большим удовольствием доел еще один бутерброд.

– Ладно, Витя. Пора мне. Вестовой может уходить. Дело я сделал. За хлеб-соль благодарствую. И если вдруг я надумаю покинуть столицу, то и тебе предложу присоединиться ко мне, если захочешь, конечно.

– Спасибо, Паша.

Павел надел фуражку и ушел.

Сцена 2

Вечерело. Виктор посмотрел на часы. Они показывали четверть седьмого. Он надел фуражку, застегнул верхнюю, вечно душившую его пуговицу мундира, и спустился на улицу. У дома его уже ожидал знакомый ямщик Лёшка, бородатый хитрый мужик с серьгой в ухе.

– Вечер добрый, Ваш бродь! – сказал, стягивая шапку, Лёшка и улыбнулся во весь рот, обнажив большие крепкие зубы.

– Здравствуй, Лёша! Как ты?

– Слава те Господи, барин! Наше дело малое. Живем, хлеб жуем! Водочкой в трактире балуемся, утаив от жены! А Вы как, Ваш бродь?

– Все в порядке, Леша. Служим.

Извозчик выплюнул на мостовую шелуху семечек и едко сказал:

– Служить это хорошо, Ваш бродь! Да вот кому только нынче служить-то? Царю уж не служат. А Керенскому служить…

Тут извозчик запнулся. Виктор сел в карету и сказал:

– Ты, Лёш, не очень-то болтай языком. А то время сам знаешь какое. Язык могут и укоротить. Трогай! К Александринскому!

Вскоре Лёша подъехал к театру, невдалеке от входа в который столпились многочисленные такси и извозчики. Давали «Грозу» Островского. Разодетые дамы и кавалеры выходили из машин, устремившись к входу. Он прошел в гардероб, сдал фуражку и перчатки, взял бинокль и проследовал в партер. Зал уже был наполовину полным, ну или наполовину пустым – как посмотреть.

Но спектакль и зрители мало интересовали Слуцкого. Он ждал и искал глазами только её. Наконец, он увидел свою даму сердца в шикарном французском платье, с китайским веером в руках, скрытых длинными перчатками цвета беж. Она шла в сопровождении мужа, полковника Михаила Петровича Милентина.

Лысый, с бритым лицом, пятидесятилетний полковник считался в офицерском обществе истеричным и себялюбивым типом, психопатичным тираном и брюзгой.

Его жена была на пятнадцать лет младше мужа. Красивая, моложавая брюнетка, с выразительными голубыми глазами и c шикарными волосами, ниспадающими на спину. Прекрасная фигура, тонкая талия и высокая пышная грудь… Многие мечтали приблизиться к Виктории Александровне Милентиной, но пока что это не удалось сделать никому. Никому, кроме Виктора Слуцкого.

За считаные минуты до начала спектакля Виктор урывал мгновения, чтобы смотреть на неё. Виктория тоже изредка бросала небрежные и быстрые взгляды в сторону Слуцкого. Казалось, время остановилось. Он чувствовал, как учащенно билось сердце и как прилив внутреннего жара обдал лицо. Как назло, рядом сел подвыпивший поручик, который начал приставать с глупыми вопросами. Раздался звонок, свет потух, и начался спектакль.

Сперва Виктор дожидался антракта. Затем заказал себе что-то в буфете, и все искал её взглядом. Их глаза встретились, и в её взгляде он уловил тревогу. Затем он высиживал вторую часть спектакля и вновь, как мальчишка, провожал уходящую с мужем Викторию. До следующей их встречи оставалось пять долгих дней – полковник должен был куда-то уехать по службе на двое суток…

Зрители медленно выходили из театра, оживленно обсуждая игру актеров и постановку спектакля. Один лишь Слуцкий медленно и печально шел вниз, ровным шагом меряя мраморные ступени театра. На улице было уже совсем темно. Свежий ветер дул в лицо капитану, вселяя в него то