— Уф, боже мой… Петька… Ефимка… Ванька… Да не висните вы на мне, чертенята, замучили насмерть! Илюшка, забери братьев! Где мама?

— Я здесь, Варенька, здравствуй! — Настя выбежала из-за отгораживающей угол пестрой занавески, на ходу прихватывая платком распущенные волосы. — Как же ты пришла по такой пурге? Господи, больше года тебя не было, все лето без тебя прокочевали! Как ты? Где была? Куда пропала так надолго? Илья уже с ума сходить начал!

Женщины обнялись, поцеловались. Настя зажгла свечной огарок, подбросила несколько поленьев в едва горящую печь, зашарила по полкам в поисках еды.

— Настя, я есть ничего не хочу. Самовар горячий? Давай чаю. — Варька села к столу, на котором медным боком поблескивал самовар, и в пятне света отчетливо обрисовался ее неправильный профиль с сильно выступающими вперед зубами. — Рассказывай, как вы тут. Я соскучилась — смерть! Бросила хор посреди сезона — и приехала повидаться. Где Илья?

— Где ему быть… В кабаке, господ ублажают.

— Как его дела?

— Слава богу. Вон — полна конюшня рысаков, меняет, продает. Трактир — так, для баловства. Ну, хоть Дашка с Гришкой при деле, и то хорошо. Да бог с ними, ты-то как? Ты в хоре, что ли, на год застряла?

— Вестимо, где ж еще?..

— Так рассказывай! — Настя просияла. — Как наши все? Отец, тетя Маша? Митро как? Еще сына родил, наконец?

— Какое… Уж устал с женой ругаться за это. Первым Илона ему сына выдала, а потом, видать, разленилась: косяк девок, одну за другой… Все здоровы, не беспокойся. Даже бабка Таня не помрет никак, хотя каждый день грозится. Вот Макарьевна на Покров отдала богу душу. Помнишь Макарьевну-то? Ну, что ж, старая уже была, доскрипывала помаленьку… Наши за ней, как за родной, ходили до последнего дня. У хора дела в гору идут. Яков Васильич — молодцом, как держал всех в кулаке, так и сейчас держит. Тетя Маша внуков скоро солить будет. У одной Стешки — одиннадцать человек, а еще Аленка, Симка, Катерина стараются… Про тебя там все помнят, спрашивают.

Настя молчала. За окном пронзительно верещала вьюга, ветер бросал в стекло пригоршни снега. С полатей уже доносилось ровное сопение заснувших мальчишек. Где-то негромко стрекотал сверчок. Настя сняла заслонку с печи, и розовые пятна света легли на пол и на Настино лицо, делая заметными неровные шрамы на левой щеке. Глядя на них, Варька украдкой вздохнула.

— Не обидишься… если спрошу, сестрица? — запнувшись, начала она. — Илья… У него… У тебя с ним сейчас все ладно? Ничего не натворил, пока меня не было?

— Конечно, ладно. — Настя вздрогнула, отвлекаясь от своих мыслей. — Почему спрашиваешь?

— Ну, всякое же было…

— Было… Было и прошло. Нет, не беспокойся, все хорошо. Если что, мне бы рассказали давно. Знаешь ведь цыганок. Так бы языки и повырывала!

— Слушай, что ты с ним в трактир не ходишь? — помолчав, спросила Варька. — Хоть бы вечерами при тебе был. И деньги лишние никому не мешают.

— Нет… Куда мне! В хорах красота нужна. — Настя слегка дотронулась до шрамов на щеке.

— Но их же и не видно почти! Да посмотри, какая ты тоненькая! Другие бабы, шестерых родивши, кадушки кадушками ходят, а ты… У тебя же ни одной морщинки нет! А царапинки эти — такой пустяк, что и говорить нечего!

— Ой, Варька, да что ж ты меня уговариваешь? — Настя тихо рассмеялась. — Что я — девчонка без женихов? У меня, слава богу, муж, дети — все хорошо. А в хоре я свое давным-давно отпела. Подожди, свежей заварки принесу.

Она встала, ушла в глубь комнаты. Варька, закусив губы, смотрела ей вслед.

Настя вернулась с мешочком чая. Быстро взглянула на Варьку. Словно прочитав ее мысли, подалась к пятну света, обеими руками раздвинув тяжелые пряди распущенных волос. В смоляно-черной массе отчетливо серебрилась седина.

— Вот, взгляни — вся белая, как ведьма! А Илье что… Знаешь, он ведь до сих пор черный, как головешка, без единого волоса седого. И бешеный такой же, как раньше, проклятый…

Варька молча пила чай. За окном голосила вьюга. Неожиданно в ее пронзительный визг вплелась дробь кулаков по обледенелой двери.

— Эй! Настька! Открой! Это мы!

— Ну, наконец-то. — Настя встала из-за стола, накидывая на плечи шаль.

Дверь открылась, впустив клуб морозного воздуха, и в горницу, на ходу сбрасывая кожух, быстро вошел Илья.

— Вот, Настька! Все ты ее учишь! — не поздоровавшись, сердито заговорил он. — Доиграемся мы до Сибири с этой девкой, на каторгу я из-за нее пойду! Родились и крестились, а такого не видали: чего удумала, господ кусать!

— Господи, что случилось? — удивилась Настя. — Пашенной опять приехал?

— Ну да! — Илья в сердцах ударил кулаком по дверному косяку. — Приехал и с компанией за полночь засиделся. Чего мы им только не пели! Потом эта чертовка во двор вывернулась, воздуху глотнуть, а Пашенной — за ней. Может, сказать чего хотел, а она, дура, не разобравшись, его зубами ка-ак… Выгонят ее из хора к чертовой матери! Чтоб первого купца в городе кусать — где это видано?!

— Чего ж он такого сказать хотел, — подозрительно осведомилась Настя, — что она его зубами достала?

— Не знаю, не слыхал… — остывая, буркнул Илья. Бросив кожух на гвоздь, он провел ладонью по волосам, стряхивая с них снег, шагнул в горницу — и увидел сидящую за столом сестру.

— Дэвла![4] Варька! Откуда ты?! Вот умница, что приехала! Да не обнимай меня, я мерзлый, как солонина!

Варька, словно не слыша последних слов, повисла у брата на шее. Через его плечо увидела входящих в дом старших детей. Шестнадцатилетняя Дашка, улыбаясь, снимала лисий полушубок, разматывала облепленный снегом платок. Было видно, что громы и молнии отца ничуть ее не напугали. Ее черные и чуть раскосые, как у Ильи, глаза не мигая смотрели поверх головы Варьки в дальний угол. Брат Дашки, красивый, тонкий, как девушка, мальчик, бережно стряхивал снег с футляра скрипки.

— Будь здорова, тетя Варя, — улыбаясь, сказал он, и тут же эхом повторила Дашка:

— Будь здорова, тетенька.

— Здравствуйте, маленькие. — Варька поцеловала обоих. — Ну, замерзли? Давайте-ка с нами чай пить.

Через несколько минут Илья и дети сидели за столом. Настя разлила чай в большие расписные кружки, но побыла со всеми недолго — сославшись на усталость, отправилась спать. Илья, еще сердитый, вертел в пальцах сосновую щепку, молчал. Его сын, не спеша прихлебывая чай, что-то тихо говорил сестре, и та с улыбкой слушала его. Гришка был очень похож на мать, и Варька невольно залюбовалась тонкими и правильными чертами его лица, большими черными глазами с длинными, изогнутыми, как у девочки, ресницами, густыми кудрями, еще мокрыми от растаявшего в них снега. Дашка, в отличие от брата, оказалась точной копией отца: высокие, резко очерченные скулы, нос с горбинкой, широкие, почти сросшиеся на переносице брови, крупные, красивые и ровные зубы. Ее полураспустившаяся коса лежала на плече, и на каштановых с золотым отливом прядях играл свет углей. Варька, болезненно морщась, всмотрелась в невидящие глаза Дашки.