Покончив со всем этим, мы медленно двинулись по направлению к Оклендской бухте, а оттуда к назначенному месту старта, и все равно прибыли на добрых полчаса раньше. Движение было не слишком интенсивным, особенно для утра пятницы, и башенный контроль, по-видимому, собирался спокойно меня пропустить.

Конечно, корабль мог доставить меня к месту самостоятельно — некоторые так и сидели в пассажирских креслах в заднем отсеке своих катеров в течение всего полета, как положено по инструкции, — но это совсем не интересно. Я вывел свою ласточку из бухты на ручном управлении, как заповедовали Бог и братья Райт.

Мы медленно ползли к старту. Похоже, я выбрал не самую загруженную траекторию — разрешение на ранний прыжок было получено сразу.

Трепеща от удовольствия, я направил в назначенный нам прыжковый коридор и бросился к основным толчковым насосам, чтобы заставить машину развить скорость в 110 узлов. На такой скорости начинает казаться, будто что-то не так — весь корпус сотрясается и громыхает, дергается и дребезжит под ногами, центральные двигатели ревут, потому что приводят в движение турбины, управляющие насосами, а позади развевается гигантский петушиный хвое! белых брызг высотой в три этажа Секунд тридцать я наслаждался этим потрясающим зрелищем, покуда мы не вошли в зону взлета. На приборной панели замигали шесть лампочек обратного отсчета времени, и как только начала мигать шестая, я запустил стартовую программу, которую заранее запрузил в мозг корабля, — ибо никакая человеческая нервная система не обладает достаточной скоростью реакции, чтобы аккуратно выполнить суборбитальный прыжок.

Менее чем за секунду он принял нужное положение, насосы выплюнули последнюю воду из турбин на нижней части фюзеляжа, двухдвигательный реактор отсек свои турбины и взревел на полную мощность, выталкивая корабль из воды. Меня вдавливало в кресло все сильнее: мы набирали высоту. Нос корабля задрался почти вертикально, двигатели завывали до тех пор, пока полностью не освободили крылья от нагрузки. Конденсаторы извлекли из воздуха жидкий кислород для заполнения прыжкового отсека, небо постепенно становилось все темнее и темнее.

От ощущения полного кайфа я завопил. Потом двигатели заглохли, крылья сложились — корабль спрятал их и перешел на ракетную тягу, работая на чистейшем жидком кислороде, добытом пару минут назад. Позади корабля до самой Земли тянулся огромный огненный хвост. Небо стало почти черным, горизонт сузился до размеров кривой полоски, мягкое подрагивание крыльев сменилось дрожью ракетных двигателей. Спустя несколько минут перегрузка перестала вдавливать меня в кресло: в кабине и в пассажирском отсеке воцарилась блаженная тишина. Теперь примерно двадцать минут Я буду невесомым, как немцы в своих орбитальных городах.

Это всегда потрясающее путешествие, и сегодня я был в приподнятом настроении. Меня даже не раздражали три мерцающие искорки немецких космических городов, видимые невооруженным глазом (они навечно зависли над экватором), не раздражал и мягкий свист в зените, напоминающий об ограничениях высоты и скорости, наложенных Системой Немецкого Глобального Космического Контроля, которые всегда меня возмущали. Стоял конец мая, и день был на удивление чистым и прозрачным, поэтому я мог отчетливо видеть Ост-Индийские территории Голландского Рейха, лежавшие прямо передо мной. Я расстегнул ремни безопасности и взлетел под потолок, зависнув посреди кабины, разглядывая с высоты Тихий океан. К тому времени, как остров Ява попал в центр смотрового окна и начал расти прямо на глазах, прозвенел еще один звонок, и корабль произнес:

— Пора снова садиться в кресло, мистер Перипат.

Я пристегнулся, все проверил и стал готовиться к посадке, когда меня окликнул контроль Сурабайо и предупредил, что сегодня посадка разрешена только на автопилоте. Именно из-за этого я несколько лет назад перестал летать в Батавию — там практически никогда нельзя садиться вручную, — а теперь, похоже, и в Сурабайо решили пойти тем же путем. Я заворчал, но все же переключил контроль на автомат и ответил:

— Все в порядке, придерживайся траектории, которую они тебе дали, и приземляйся мягко и спокойно.

— Как пожелаете, мистер Перипат, — сказал корабль.

Минуту спустя мы начали выравниваться на сверхзвуковом планировании. Нас швыряло из стороны в сторону, пока мы не сбросили скорость настолько, чтобы раскрыть крылья. Я налил себе кофе из автомата, стоящего сбоку, и откинулся в кресле, наслаждаясь полетом и видом из окна.

Итак, крылья раскрылись, и мы заскользили вниз к Сурабайо. Небо посветлело и приобрело нежно-голубой оттенок, облака становились все ближе и ближе, и наконец мы прорвались через стаю пушистых барашков и увидели испещренный волнами Тихий океан. Корабль резко пошел вниз, грациозно, как большой гусь, спускающийся на безмолвную гладь пруда и с плеском садящийся на воду. Умолкли насосы, и мой «студебеккер» присоединился к длинной веренице малых судов, степенно входящих в порт. Я с большим удовольствием "сделал бы это сам, но достаточно насмотрелся на горе-водителей, чтобы понимать, почему руководство порта просит включать автопилот.

На входе в порт большинство малых судов и прыжковых катеров брали право руля, в сторону общественных доков, но мой корабль шел прямо, держа курс на пирс Контека. Контек построил себе огромный остров, который служил волнорезом бухты, делая Сурабайо отличным местом для стоянки судов. Часть острова, прилегающая к городу, представляла собой великолепное сочетание высоких зданий, куполов, причалов и антенн, как будто какой-то фасетчатый глаз гигантского насекомого уставился на город сквозь толщу воды.

Машина делала все возможное, чтобы аккуратно провезти меня, но в тесном порту не так-то много места для стоянки, а прямая траектория, которую рассчитал для нас Транспортный Контроль, заставляла вилять, не изменяя заданную скорость. Когда корабль наконец пристал к назначенному месту, я здорово разозлился. Корабль выпустил трап и спросил:

— Следует ли уменьшить расход энергии, мистер Перипат?

— Да, — ответил я. — Определенно следует. Думаю, меня не будет несколько часов.

Я опустился по трапу, волоча за собой чемодан и компьютер. Корабль закрыл за мной люк, убрал трап, захлопнул металлические крышки на вентиляционных люках и замер в ожидании моего голоса или телефонного звонка: тогда он вновь оживет. Я обернулся посмотреть, не подойдет ли кто ко мне, но увидел только толпу детей, подбежавших, чтобы попытаться всучить мне дешевые сувениры. Я удостоверился, что на чемодане и компьютере прочные замки — бумажник все еще лежал во внутреннем кармане куртки.

Самые шустрые детишки уже почти настигли меня, вопя и размахивая обломками какого-то старья. В этот момент за их спиной взвыла сирена. Они вдруг все как один замолчали и обернулись посмотреть: огромный черный лимузин с грохотом проезжал мимо в сторону пирса.

— С дороги, маленькие ублюдки, или я размажу вас по асфальту! — заорала летящая прямо на них машина сначала по-немецки, потом по-голландски, затем по-английски, а в конце на непонятном мне языке, который скорее всего был одним из местных наречий. Дети восприняли ее слова достаточно серьезно, отскочили в сторону, прыгнули прямо с пирса в воду и поплыли по-собачьи, сплевывая и чертыхаясь.