— Отлично, — отвечаю я. — До сих пор все определенно было «хорошо».

Она знает, что я терпеть не могу длительные путешествия. Я ненавижу машины и езду на полной скорости, даже никогда не сдавал на права, так что восемь часов во время пурги быть запертым в ее антикварной жестянке на четырех колесах — совсем не мое представление о веселье. Я смотрю на пса в поисках моральной поддержки, однако Боб слишком увлечен попытками съесть снежинки, падающие с неба. Амелия, предчувствуя неудачу, использует тот пассивно-агрессивный певучий тон, который раньше меня забавлял. А теперь заставляет сожалеть, что я не глухой.

— Может мы зайдем внутрь? Извлечем из ситуации максимум пользы? Если все действительно плохо, то просто уедем, найдем отель или переночуем в машине, если придется.

Я скорее съем собственную печень, чем вернусь в ее машину.

Моя жена в последнее время твердит одно и то же, снова и снова, и ее слова всегда ощущаются как щипок или пощечина. «Я тебя не понимаю» раздражает меня больше всего, потому что тут и понимать нечего. Она любит животных больше, чем людей; я предпочитаю художественную литературу. Полагаю, что настоящие проблемы начались, когда мы стали предпочитать эти вещи друг другу. Такое ощущение, что условия и правила наших отношений либо уже забыты, либо вообще никогда не были должным образом прописаны. Это не значит, что я не был трудоголиком, когда мы впервые встретились. Или «писателеголиком», как она любит меня называть. Все люди — наркоманы, а все наркоманы хотят одного и того же: убежать от реальности. Просто моим любимым наркотиком оказалась работа.

«То же самое, но по-другому», — так говорю я себе, начиная новый сценарий. Именно этого, я думаю, хотят люди, и ни к чему менять ингредиенты формулы победы. С первых нескольких страниц рукописи я могу сказать, подойдет она для экрана или нет, — и это хорошо, потому что мне присылают их слишком много, и нет никакой возможности внимательно прочитать все. Но я не собираюсь заниматься этим всю оставшуюся жизнь по той лишь причине, что я в этом хорош. У меня есть собственные истории, которые я могу рассказать. Правда, Голливуд больше не интересуется оригинальностью, они просто хотят превратить романы в фильмы или телешоу, как вино в воду. Разные, но, по сути, одинаковые. Применимо ли подобное правило к отношениям? Если в браке мы слишком долго играем одних и тех же персонажей, разве не станет неизбежностью, что нам наскучит история и мы сдадимся или отключимся, не дойдя до конца?

— Ну что? — спрашивает Амелия, прерывая мои мысли и глядя на колокольню на вершине жуткой часовни.

— Дамы вперед. — Не могу сказать, что я не джентльмен. — Я возьму сумки из машины, — добавляю я, стремясь урвать последние несколько секунд одиночества, прежде чем мы войдем внутрь.

Я трачу много времени, стараясь не обидеть людей: продюсеров, руководителей, актеров, агентов, авторов. Добавьте к этому слепоту на лица. И я думаю, никто не возразит, что я на уровне олимпийца, когда дело доходит до хождения по яичной скорлупе. Однажды я десять минут разговаривал с парой на свадьбе, прежде чем понял, что они жених и невеста. На [3]ней не было традиционного платья, а он выглядел как клон своих многочисленных «друзей жениха». Но мне это сошло с рук, потому что очаровывать людей — часть моей работы. Уговорить автора доверить адаптацию своего романа может быть сложнее, чем убедить мать позволить незнакомому человеку присматривать за ее первенцем. Но у меня это хорошо получается. К сожалению, скорее всего, я разучился очаровывать свою жену.

Я никогда не рассказываю людям о том, что у меня прозопагнозия. Во-первых, я не желаю, чтобы это определяло меня, и, честно говоря, как только кто-то узнаёт — это всё, о чем они жаждут поговорить. Я не нуждаюсь и не хочу жалости ни от кого, и мне не нравится, когда меня заставляют чувствовать себя уродом. Люди, похоже, не в состоянии понять, что для меня нормально не уметь распознавать лица. Это просто сбой в моей программе, который невозможно исправить. Я не утверждаю, что меня это устраивает. Что, если вы не смогли бы узнать своих собственных друзей или членов семьи? Или вспомнить, как выглядит лицо вашей жены? Я ненавижу встречаться с Амелией в ресторанах из-за боязни сесть не за тот столик. Я бы каждый раз выбирал еду на вынос, если бы это зависело от меня. Порой, смотрясь в зеркало, я не узнаю даже свое собственное лицо. Но я научился жить с этим. Как и все мы, когда жизнь раздает нам не совсем идеальные карты.

Думаю, я точно так же научился жить в далеко не идеальном браке. Но разве не все так делают? Я не пессимист, просто честен. Разве на самом деле не в компромиссе суть успешных отношений? Существуют ли вообще идеальные браки?

Я люблю свою жену. Просто мне кажется, что мы нравимся друг другу не так сильно, как раньше.

— Это почти все, — говорю я, присоединяясь к ней на ступеньках часовни, нагруженный большим количеством сумок, чем нам может понадобиться на пару ночей. Она смотрит на мое плечо так, будто ее что-то оскорбило.

— Это твоя сумка для ноутбука? — цедит она, прекрасно зная ответ.

Я едва ли новичок в подобной ситуации, поэтому не могу, приняв наивный вид, как-то объяснить или извинить свою ошибку. Я мысленно представляю, как Амелия вытягивает карточку «Отправляйся в тюрьму». Это не очень хорошее начало. Мне не разрешат писать в эти выходные или пропустить ход. Если бы наш брак был игрой в «Монополию», моя жена брала бы с меня двойную плату всякий раз, когда я случайно оказывался бы в одном из ее отелей.[4]

— Ты обещал — никакой работы, — тянет она тем разочарованным, плаксивым тоном, который стал чересчур привычным. Моя работа оплачивала наш дом и наши отпуска; на это она никогда не жаловалась.

Когда я вспоминаю обо всем, что у нас есть — хороший дом в Лондоне, обеспеченная жизнь, деньги в банке, — всегда думаю об одном и том же: мы должны быть счастливы. Но все то, чего мы лишены, увидеть труднее. У большинства друзей нашего возраста есть пожилые родители или маленькие дети, о которых нужно заботиться, а у нас есть только мы. Ни родителей, ни братьев и сестер, ни детей. Отсутствие людей, которых можно было бы любить, — это то, что нас всегда объединяло. Мой