Когда он посвятил ее во все детали, она спросила:

— Ты примешь это предложение?

— Я собираюсь отправиться туда и решить на месте.

— Итак, ты и от этого откажешься?

В огромном фартуке, завязанном вокруг та­лии, она выглядела совсем по-домашнему. Рей положил нож и прямо сказал:

— Жаклин, мне все ясно, постарайся понять меня и ты: я не готов к роману — серьезному или мимолетному. А еще я не готов ни перед кем открыть душу и обсуждать мой разрыв с женой.

Он стал снимать стягивающую пучок лука резинку.

— Надо бы уехать из Мельбурна, чтобы не удивлять медсестер тем, что не бегаю на свида­ния. Ну а если серьезно, то мне надо забыть обо всем, что связывало меня здесь с Кэтти, забыть о том времени, когда мы были счастливы... Мне нужно начать все сначала. Может быть, у меня это получится в Англии?

— Здесь тебя будет не хватать, — произнесла Жаклин.

От мысли, что она могла в него влюбиться, Рею стало не по себе.

— Возможно, но недолго. Незаменимых нет.

— А как же Кэтти? — спросила она, и он впервые почувствовал нотки раздражения в ее тоне.

Вопрос задел его за живое.

— Порезать весь лук? — постарался сменить тему Рей.

— Хватит и половины.— Резким движением она разбила яйца. — Я не была замужем, Рей. Чувствую, что пора завести семью, я хочу успеть родить ребенка.

Нож в его руке не дрогнул.

— Ты такая привлекательная женщина, Жа­клин. Многие мужчины почтут за честь жениться на тебе.

— Но не ты.

— Нет, Жаклин. Не я.

Она с такой силой опустила на стол глубокую тарелку, что желтая жидкость чуть не выплес­нулась через край.

— Когда-нибудь потом я буду благодарна те­бе за этот разговор и за то, что ты не лег со мной в постель. Но сейчас меня обуревают самые раз­ные чувства, но только не чувство благодарности.

Черт возьми, он не чувствовал своей вины, он не дал ей ни малейшего повода считать, что готов ответить на ее призыв. И вдруг эта чужая кухня, умная и красивая женщина, устремившая на него проницательный взгляд, искусственная атмосфера семейного очага — все стало невыно­симо ему.

— Жаклин, давай оставим приготовление ом­лета. Думаю, мы оба не расположены сейчас ни есть, ни беседовать. Похоже, мы все уже сказали друг другу.

— Прекрасно, — бросила она. — Надеюсь, ты помнишь, где дверь.

Рей поднялся с места.

— Прости, если обидел, я не хотел этого. Прощай, Жаклин.

Он прошел через гостиную быстрым шагом, на ходу схватил пиджак и галстук, щелкнул замком и вышел на лестничную площадку. Дверь за ним тихо захлопнулась. Рей спускался по лестнице, перешагивая через несколько сту­пенек, и чувствовал себя школьником, сбежав­шим с уроков.

Рей быстро миновал центр города и выехал на автостраду. В этот час дорога была свободна, он мчался на большой скорости. То, что произошло сегодня в спальне Жаклин, лишило его надежды положить конец тягостному одиночеству, он по­нял, что абсолютно не готов начать новую жизнь.

Рей свернул с автострады на свою тихую зеле­ную улицу. Впереди, обрамленный цветущими кустами азалий, белел его дом. Кэтти часто гово­рила с лукавой улыбкой, что у этого дома есть душа, и называла его старым надежным другом. Рей был счастлив в нем три с половиной года.

Он открыл входную дверь и вошел в холл. Пусть теперь вещи Кэтти не висят больше в шка­фу, пусть исчез запах духов и не слышно ее голоса, обращенного к нему с приветствием, но везде, в каждом уголке этого дома печать ее присутствия.

Рей остановился на пороге гостиной. Она не отличалась изяществом гостиной Жаклин, но в ней хранится множество милых его сердцу вещей — от морских раковин, собранных Кэтти на Багамских островах, где они познакомились, до коллекции эбонитовых статуэток, обнаружен­ных ими на одном из базаров в Кении. Одно время на короткий срок она увлеклась вышивани­ем подушек, и теперь они украшали каждый стул. Над камином висел пейзаж в стиле импресси­онистов, в который она буквально влюбилась в Париже, и он с огромным удовольствием купил ей эту картину.

Рей был уверен, что любой дизайнер подивил­ся бы такому хаотичному нагромождению несо­четающихся вещей. Но комната дышит теплом Кэтти, ее любовью к жизни.

Ему не нужна Жаклин. Ему не нужен никто, кроме Кэтти.

Мысленно он окинул взором весь дом. Кухня никогда не была любимым местом Кэтти, хотя она умела печь прекрасные ватрушки, тающие во рту, и ей нравилось готовить жаркое. Кэтти никогда не пользовалась висящими под потолком медными сковородками, они так и остались элементом ди­зайна, но она любила наблюдать, как на закате солнечные блики отражались от них на стенах бирюзовым отсветом. Ванная была отделана по ее просьбе в зеленые и пурпурные тона, потому что, как она любила говорить, каждый день, прожитый с Реем, был похож на рождественский праздник. Из спальни, чтобы не лишиться от тоски рас­судка, он убрал все, что напоминало ему о Кэтти. Неохотно Рей заставил себя вернуться из мира воспоминаний в пустой дом. Он поднялся наверх в свое «логово». Фотографии из спальни он пере­нес сюда. Лицо Кэтти улыбалось ему из золоче­ной рамки на книжной полке, на другом снимке, стоящем на письменном столе, в ее глазах отражалась голубизна вод океана у Багамских ост­ровов, растрепанные ветром каштановые локоны казались золотистым сиянием вокруг головы. И рядом — фотография Джейка.

Джейка, их сына, умершего полтора года на­зад, когда ему исполнилось семь месяцев. Его смерть стала причиной ухода Кэтти, оставившей его в одиночестве в этом большом доме.

Он долго смотрел на дорогое личико — белые кудряшки, глаза того же цвета, что и у Джины, беззубая, ликующая улыбка, выражающая ра­дость появления на свет и восторг от окружающе­го его мира.

Рей отвернулся и вышел из комнаты. Он про­шел мимо детской, дверь которой всегда была закрытой, и спустился вниз. Звук его шагов гул­ким эхом разнесся по дому. На кухне он достал из холодильника пиццу и сунул ее в духовку. Поло­жив руки в карманы, он подошел к окну. В темно­те были видны только очертания вековых дере­вьев, раскинувших могучие ветви на фоне усыпан­ного звездами неба. Он вдруг физически ощутил тишину этого дома, еще острее почувствовал одиночество.

Он забыт, брошен. Он страдает и в то же время не способен быть ни с кем. Он отлучен от всех радостей жизни с любимой женщиной.

Ему тридцать семь лет.

Ему нужен ребенок. Мысль о том, что он может остаться бездетным, была невыносимой. Он вспомнил, как держал сегодня на руках ма­лютку Джину, вспомнил ее миниатюрное совер­шенство. Ему нужна семья, дети, секс — и это нормальные человеческие потребности. А Кэтти лишила его всего.

Предложение работать в Англии не заинтере­совало бы его, если бы Кэтти по-прежнему жила с ним. Он уверен в этом так же, как в том, что солнце вновь взойдет завтра утром. Его вполне устраивает работа в той же клинике.