ото дня он укреплялся в святых добродетелях, которые было бы долго исчислять. Он был среднего роста, имел большие и светлые глаза, ясный лик, длинный и прямой нос, не слишком толстые, не слишком тонкие губы, крепкий торс, широкие плечи, очень сильные руки, так что никто не мог с ним сравняться ни в стрельбе из лука, ни в метании копья: руки его были длинны, пальцы прямые, ноги длинные и относительно тонкие, ступни большие, голос мужественный. В греческом и латинском языках он был весьма сведущ, впрочем, по-гречески он мог лучше понимать, нежели говорить[84]; на латыни же он мог говорить так же, как на родном[85]. Во всех Писаниях он превосходно изучил не только духовный и нравственный, но и внутренний (мистический) смысл. Языческие песни, которые узнал в юности, он с презрением отверг, не желая (более) ни читать, ни слушать, ни учить (их). Он был крепок в членах, подвижен и неутомим; тяжело поддавался гневу и легко состраданию. Во всякий день по утрам он отправлялся в церковь, чтобы помолиться, (при этом) опускался на колени и касался лбом пола, смиренно молясь долгое время, иногда и со слезами; и его всегда украшали всяческие добродетели. Он был настолько щедр, — как ни в старых книгах (не читали), ни в новые времена не слыхали, — что королевские виллы, которыми владели его отец, дед и прадед, он раздал в вечное владение своим верным и составил (соответствующее) предписание, и скрепил отпечатком своего перстня, а также собственноручной подписью. Так он поступал на протяжении долгого времени. В еде и питье он был умерен, в одежде прост. Он никогда не блистал золотым одеянием, кроме как на самых торжественных праздниках, подобно тому как это имели обыкновение делать его предки. В такие дни, кроме рубахи и штанов, он носил только отделанную золотом ткань, золотую тунику, золотой пояс и сверкающий золотом меч, золотые поножи и выделанный золотом плащ; на голове он носил золотую корону, а в руке держал золотой жезл. Смеясь, он ни разу не возвысил свой голос, и когда на больших праздниках для народного увеселения перед его столом появлялись актеры, скоморохи и мимы с флейтистами и цитаристами и народ в его присутствии сдержанно смеялся, он ни разу не показал в смехе свои ослепительно белые зубы[86]. Ежедневно перед обедом он раздавал нищим щедрую милостыню и всюду, где бы ни был, устраивал около себя странноприимные дома[87]. В месяце августе, когда бывают самые жирные олени, он предавался охоте (на них), до тех пор пока не наступало время (охоты на) кабанов[88].

20. Он все делал благоразумно и осмотрительно, ни к чему не относясь с безразличием, разве что доверял своим советникам больше, чем было необходимо; причиной этого было его занятие пением псалмов и усердное чтение, но и другое (обстоятельство), что проистекало не от него. Поскольку уже давно существовал тот пагубный обычай, что из самых низших слуг[89] делали самых высших епископов: он не воспрепятствовал этому; а ведь это величайшее зло для христианского народа, как свидетельствуют истории царей от Иеровоама, сына Набада, который был слугой царя Соломона и после него получил высшую власть над десятью коленами детей Израиля. В Писании сказано о нем: “И после этого события не сошел Иеровоам со своей худой дороги, но продолжал ставить священников высот из самых незначительнейших из народа; кто хотел, того он посвящал и тот становился священником высот. И это вело дом Иеровоамов ко греху, и к погибели, и к истреблению его с лица земли”[90]. После того как такие люди достигают вершин власти, то прежде такие кроткие и услужливые, они тотчас начинают быть заносчивыми, сварливыми, злословными, упрямыми, дерзкими и угрожают всем подданным и желают таким образом (добиться) ото всех страха и подчинения. Своих презреннейших родственников они стремятся извлечь из-под ярма подобающего (им) рабства и дать (им) свободу. Потом некоторых из них они наставляют в свободных искусствах, других женят на знатных женщинах и принуждают сыновей благородных (фамилий) вступать в брак с их родственницами. Поэтому никто не может жить с ними мирно, кроме тех единственно, кто имеет с ними такую связь; прочие же проводят дни свои в великой печали, скорби и слезах. Родственники же упомянутых выше, когда они получают некоторое образование, насмехаются над старцами знатного происхождения и смотрят (на них) с презрением, они надменные, ненадежные, невоздержанные, бесстыдные, бессовестные: в каждом, таким образом, остается мало хорошего. После того как они отвергли священное благоговение перед Господом, они не желают (больше ничего) знать о каноническом предписании, которое называется апостольский собор; Он же там предписывает (следующее), говоря: если епископ имеет бедных родственников, пусть наделяет их наравне с прочими бедными, чтобы не растрачивалось бесцельно богатство церкви[91]. Книгу святого Григория, которая называется “Пастырское правило”, они не желают принимать. Поэтому никто не может поверить, каким образом они ведут себя, кроме тех только, которые беспрерывно страдают от этого бедствия. Родственники же их, после того как они чему-то научились — что есть великая опасность для дающих и принимающих, — привлекаются в духовное сословие. И даже несмотря на то что они в чем-либо сведущи, множество пороков превосходит их ученость. И часто случается, что пастор в церкви по причине порочности своих родственников не осмеливается наказать в соответствии с каноническим правом некоторых нерадивых грешников; и эта священная должность, поскольку она исполняется такими (людьми), многими сильно презирается. И да уничтожит и истребит всемогущий Бог в своем милосердии этот пагубный обычай у королей и князей отныне и вовеки, и да прекратится он в народе христианском. Аминь.

21. Вышеупомянутый император определил своего сына Лотаря, чтобы после его смерти он унаследовал все королевства, которые рукой отца передал ему Господь, а также имел бы титул и империю отца[92]; другие сыновья были раздосадованы этим (обстоятельством)[93].

22. В том же году Бернард, сын Пипина, рожденный от наложницы, подстрекаемый дурными людьми[94], восстал против своего дяди и возжелал лишить его королевства[95]. Имел же он вокруг себя неблагочестивых советников. Когда государь император услышал об этом, он выступил из аахенского дворца и отправился в город Кавиллон[96]; туда пришел к нему Бернард со своими дурными советниками, и они предстали (перед ним) и были заключены под стражу. Там же император отпраздновал Рождество Господне.

Оттуда он возвратился в свою резиденцию в