Безусловно, одной из причин падения империи стало отсутствие консолидации ее правящих кругов. Верхи императорской России явно оказались не на высоте задач, которые ставило перед государством время. Не стала исключением из этого правила и военная элита. Получив в 1914 г. в руки не идеальный, но без сомнения один из лучших военных механизмов, которыми владела Россия за предшествующие 50 лет, имея в первые месяцы войны полную моральную поддержку тыла, высший генералитет вступил в бой, разрываемый межличностными конфликтами, отягощенный компромиссами, не сгладившими ни одно из противоречий. Верховный главнокомандующий и военный министр открыто враждовали, Генеральный штаб не сумел выбрать направление главного удара для собственной армии. В разработанные планы действий вводились многочисленные изменения.

Столкновение импровизации с организацией всегда кончается плачевно для первой. Справедливость этого утверждения проявилась уже в первый месяц войны, прежде всего в Восточной Пруссии. Поражение армии А. В. Самсонова стало первым и опасным признаком слабости военного руководства России. Британский консул в Москве Брюс Локкарт справедливо отмечал: «Танненберг на самом деле был прелюдией к русской революции. Это было письмо надежды к Ленину»23. Ничего еще не было потеряно, общество поначалу не воспринимало случившееся как непоправимую катастрофу, да и знало оно о поражении немного. Но для устойчивой веры в победу и возможности вождей воюющей армии нужны успехи, а в 1914 г. на германском фронте они были редким явлением.

Впрочем, способности и возможности противника опасно не только преуменьшать, но и преувеличивать. «Армию Наполеона считали непобедимой, но она была разбита попеременно русскими, английскими, немецкими войсками. Немецкую армию Вильгельма в период Первой империалистической войны тоже считали непобедимой армией, но она несколько раз терпела поражение от русских и англо-французских войск и, наконец, была разбита англо-французскими войсками»24. Свой немалый вклад в эту победу внес русский фронт Первой мировой войны. Немцам не удалось реализовать план молниеносной войны, переброска подкреплений в Восточную Пруссию в первые дни сорвала взятие Парижа. В стратегии Германии это сводило на нет достигнутые ею тактические победы.

Вплоть до конца 1916 г. германская армия несла больше потерь убитыми и пленными на Восточном фронте, чем на Западном25. А ведь России еще приходилось сражаться с Австро-Венгрией и Турцией. Как отмечал один из лучших историков русской армии А. А. Керсновский: «В минувшую Великую войну Россия одна (выделено автором. – А. О.) приняла на себя удар половины сил вражеской коалиции. Другую половину поделили между собою Франция, Великобритания, Италия и Соединенные Штаты, страны, гораздо лучше снабженные боевой техникой. Боевое напряжение каждой русской дивизии было в несколько раз выше такового же любой союзной дивизии»26.

В руках русской Ставки находилась грозная сила. Во всяком случае, армия была грозной до тех пор, пока в ее рядах сохранялись обученные офицерские и унтер-офицерские кадры. «Бои у Мазурских озер зимой 1915 года явились таким же свидетельством о Русской армии, как Лодзь, Бзура и Равка. Тот, кто видел русского солдата того времени, никогда не станет утверждать, что сила сопротивления его была сломлена… Он погибал скорее на своем посту, чем оставлял его без приказа начальника. Случалось, что отдельные русские отряды сдавались без серьезного сопротивления, но это было лишь тогда, когда, оставшись без начальников, люди не знали, что им делать»27.

У войны должна быть цель. Гигантские потери должны иметь объяснение. Нужна была соответствующая уровню напряжения сил задача, столь же масштабная, сколь понятная массам и потому принимаемая ими. У союзников России на вопросы о целях и задачах войны были ясные ответы: война велась для возвращения Эльзаса и Лотарингии (Франция), для завершения объединения итальянских земель в едином государстве (Италия), для сокрушения экономической мощи Германии (Англия). Следует признать, что у России такой цели не было. Или, точнее, не было консенсуса в отношении исторической задачи, которую должна была решить война.

Символической целью не могло стать разрушение Австро-Венгрии, понятие «разгром Германии» также не было ясным. Возрождение Польши или освобождение Западной Армении не могло послужить символом мобилизации всех сил страны. На роль исторической задачи, главного приза войны могли претендовать Константинополь и Черноморские проливы. Парадоксально, но вступление Турции в войну на стороне Германии предоставило России шанс наполнить смыслом кровавое противостояние с соседями.

20 октября (2 ноября) 1914 г. Николай II подписал манифест об объявлении войны Турции: «Вместе со всем народом русским Мы непреклонно верим, что нынешнее безрассудное вмешательство Турции в военные действия только ускорит роковой для нее исход событий и откроет России путь к разрешению завещанных ей предками исторических задач на берегах Черного моря»28. Не будем преувеличивать значения этих исторических задач для широких масс. У этой проблемы существовала и другая составная – согласие союзников. 3 марта 1915 г. на встрече с членами французской делегации император наиболее ясно высказал свою программу именно по вопросу о проливах, как, впрочем, и о причинах своих требований. Россия не могла участвовать в столь тяжелой войне, не имея перед собой ни одной понятной символической цели – вряд ли восстановление Польши можно считать таковой: «Я не признаю за собой права налагать на мой народ ужасные жертвы, требуемые этой войной, не давая ему в награду осуществления его вековой мечты… город Константинополь и Южная Фракия должны быть присоединены к моей империи. Впрочем, я допущу для управления городом особый режим, с принятием во внимание иностранных интересов»29. Согласие Англии и Франции затянулось, а вскоре оказалось, что народ в своей неграмотной или полуграмотной массе гораздо больше интересовали другие вековые мечты.

Что касается образованной части общества, то она в большинстве своем шла за политическими лидерами. «Властители дум» оказались не в состоянии следовать декларированным ими в первые дни войны принципам «священного единения». В 1915 г. оно уже было очевидно не безусловным, что имело весьма важные последствия для судьбы страны. Вряд ли будет преувеличением утверждение, что широким массам крестьянства и рабочих не нужна была тяжелая и бессмысленная с их точки зрения война. Руководителей «узких масс» образованных классов это явно не пугало. Они прежде всего мечтали о расширении политических полномочий и все свои силы направили на изощренную борьбу с правительством. Лозунг создания «правительства доверия» предполагал существование правительства, которому не стоило доверять. Подозрения подтверждались слухами, провокациями, организацией мерзких политических судилищ с санкции сочувствовавшего либералам великого князя Николая Николаевича (младшего). Ни одна страна во время войны не может позволить себе дискредитации высшей государственной власти, а страна, в которой бедных и богатых разделяет так много, с неумолимо обострившимися в военные годы рабочим и национальным вопросами и прочим, – тем более.

Обвиняя военного министра в шпионаже, дискредитируя носителей верховной власти, либералы подрывали основу дисциплины и порядка. Пока армия подчинялась своим командирам, все еще оставался шанс на относительно безболезненный выход из кризиса. Гигантские потери 1914–1916 гг. выбили кадровый офицерский корпус и резко снизили способность армии к сопротивлению противнику и подчинению командирам. Этот момент совпал с очередным штурмом власти, устроенным либеральной оппозицией. Отречение императора Николая II думцы считали необходимым условием для того, чтобы избежать гражданской войны и дать возможность при слабом регенте народному представительству окрепнуть, чтобы оно, по словам А. И. Гучкова, «как это было в Англии в конце XVIII столетия, так глубоко пустило бы свои корни, что дальнейшие бури были бы для него не опасны»30. В первые дни все были счастливы и не предвидели для себя и страны тяжких последствий. Или почти все – трезвые умы все же оставались и ничего хорошего не ждали. Русский дипломат И. Я. Коростовец в феврале 1917 г. в ответ на поздравления американского посла Дж. Френсиса, который был в восторге от так быстро свершившегося бескровного переворота, ответил, что даже его, Коростовца, внуки не увидят конца «русской только что начавшейся революции»31. И он оказался прав.