Мы не знаем, поощряли ли родители маленького Мишеля его тягу к знаниям. И вообще мало что знаем о семье Нотрдамов, в которой один за другим рождались дети. Судя по тому, что последний из них появился на свет в 1523 году, их мать Рене вышла замуж совсем юной и всю жизнь провела в заботах о своей большой семье. Как большинство женщин того времени, она проскользнула по страницам истории незаметной тенью, не оставив о себе никаких свидетельств. Иные авторы пишут, что ее дед-лекарь тоже жил в их доме и сыграл большую роль в выборе Мишелем профессии, но это всего лишь фантазия — Жан де Сен-Реми умер сразу после рождения правнука. Отец Рене, тоже Жан, в местную гильдию врачей не входил и занимался другим делом — скорее всего, торговлей, которой посвятили себя многие родственники Нотрдама. Впрочем, его отец Жом выбрал себе более интеллектуальное занятие нотариуса, хотя не исключено, что оно было лишь прикрытием для коммерческих сделок — ведь нотариус по долгу службы располагал информацией об имуществе горожан и вполне мог использовать ее в своих интересах. Жом де Нотрдам дожил до 1546 года, после которого документы упоминают о нем как о покойном. Его сыновья тоже пошли на государственную службу: второй по старшинству, Жан, стал прокурором и известным историком Прованса, а самый младший, Антуан, — сборщиком налогов. Об остальных — Пьере, Экторе, Бертране, Луи, — мы не знаем практически ничего, как и об их единственной сестре Дельфине.

В том же 1511 году, когда Жом де Нотрдам купил дом в центре Сен-Реми, Мишель отправился в грамматическую школу, куда брали с семи лет. Обучение там строилось по средневековым канонам — единственный учитель (обычно это был регент церковного хора) заставлял детей переписывать буквы и учить наизусть латинские псалмы. За невыученные уроки и шалости их нещадно били линейкой по пальцам, и все же в классе из 30–40 разновозрастных учеников стоял постоянный гомон, заглушающий слова педагога. Выучиться чему-то в такой обстановке было сложно, и состоятельные родители нанимали сыновьям домашнего учителя, — возможно, у юного Мишеля тоже был такой.

Мы не знаем, дразнили ли будущего пророка в школе из-за его происхождения. В то время евреев, даже крещеных, часто обзывали «обрезками» (retaillon), в смысле «обрезанными», хотя местные власти пытались бороться с этим — в 1542 году парламент Экса даже велел отрезать язык тому, кто хоть раз употребит это прозвище. Однако в столице Прованса христиане еврейского происхождения должны были входить в церкви через особый боковой вход, а в Сен-Реми их, в том числе и Жома де Нотрдама, заставляли платить особый налог. Если местная элита скрепя сердце приняла разбогатевших евреев в свой круг, то простонародье относилось к ним с неприязнью и подозрением. Можно не сомневаться, что Мишель рос с чувством своей особости, даже изгойства; родители внушали ему, что преуспеть во враждебной среде можно, только выполняя ее правила, но при этом возвышаясь над ней посредством богатства или образования. Последнее было даже предпочтительнее, поскольку в эпоху Возрождения престиж образования сильно вырос.

В 1518 году 14-летний Мишель отправился в соседний Авиньон, чтобы продолжить обучение в коллеже при факультете искусств местного университета. В течение трех лет ему предстояло изучать обычную программу того времени: тривий (грамматика, риторика, диалектика) и квадривий (геометрия, арифметика, астрономия, музыка). Возможно, он еще не выбрал будущую профессию, а может, уже тогда намеревался стать врачом, однако на медицинский факультет того же университета принимали только с 18 лет, а коллежа при нем не было. Несмотря на принадлежность города, а с ним и университета, римскому папе, в коллеже царила весьма вольная обстановка — ученики больше увлекались не лекциями, а пирушками, танцами и посещением борделей, по числу которых Авиньон не уступал самому Парижу. Наверняка Мишель тоже участвовал в этих забавах — мы знаем о его общительности и неравнодушном отношении к женскому полу, а в одном из сочинений он назвал свою юность «веселой». Однако не меньшее внимание он уделял учебе: Жан-Эме де Шавиньи пишет, что он поражал соучеников и преподавателей «божественной» памятью. Возможно, он уже тогда читал не только учебники, но также стихи и романы современных авторов, давшие позже импульс его собственному творчеству.

В 1521 году после окончания коллежа Мишель должен был получить звание магистра искусств, открывавшее доступ в университет. Он, похоже, уже окончательно решил стать врачом, что сулило не только доступ к неведомым доселе знаниям, но и неплохой доход. Медицина в те годы еще находилась в плену устаревших представлений Галена, но ее принципы уже начали меняться. В конце XV века папа Сикст IV признал наконец полезность анатомии и позволил врачам изучать устройство человеческого тела путем вскрытия трупов. В 1543 году Андреас Везалий выпустил в Базеле знаменитый анатолический атлас «Строение человеческого тела» с прекрасными иллюстрациями, выполненными Тицианом и его учениками. Эта книга, оспорившая многие утверждения Галена, на века вперед стала пособием для врачей. В те же годы возникла физиология, созданная придворным врачом Генриха II Жаном Фернелем. Учение о функциях различных органов развивал и испанский врач Мигель Сервет, впервые описавший кровообращение, однако в 1553 году его сожгли за ересь, и только через 75 лет учение о кровообращении вторично сформулировал англичанин Уильям Гарвей.

Медицина многим обязана распространению книгопечатания, которое позволило врачам самим, а не в пересказе, ознакомиться с трудами античных авторов. Сочинения великого Гиппократа и других греков, известные до этого лишь немногим, издавались и переводились на латынь, а потом и на современные европейские языки. Были отпечатаны также давно известные работы восточных мудрецов Авиценны (Ибн Сины) и Разеса (ар-Рази), в которых описывалось множество лекарственных средств. Еще больше новых лекарств доставили из дальних стран путешественники и конкистадоры, что дало новый толчок развитию фармакологии. Венецанский врач-новатор Джироламо Фракасторо в своей работе «О контагии, о контагиозных болезнях и их лечении» (1546) впервые предположил, что болезни вызываются крохотными частицами («семенами»), передаваемыми от человека к человеку через прямой или даже непрямой контакт. Однако только создание микроскопа Левенгуком полтора века спустя позволило открыть первые микроорганизмы и доказать их роль в распространении заболеваний.

Сумма накопленных медиками знаний позволила им пересмотреть общепринятую в Средние века теорию о жидкостях, согласно которой здоровье человека создавалось равновесием в его организме четырех жидкостей (угморов) — крови, флегмы, желтой и черной желчи, соответствующих четырем качествам природы — сухому, влажному, холодному и теплому. В случае болезни следовало удалить избыток одной из жидкостей кровопусканием, слабительным, клизмой или банками. Собственно, к этому до XV века (а во многих случаях и позже) сводилось лечение большинства болезней, дополняемое приемом гомеопатических средств и примитивной хирургией. Конечно, без обезболивания — эфирный наркоз начали применять только в XIX веке, а до этого чувствительность при операциях снижали с помощью вина или наркотических средств. Врач и естествоиспытатель Теофраст Бомбаст фон Гогенгейм по прозвищу Парацельс отверг в своих трудах теорию жидкостей, призывая лечить болезни алхимическими средствами, в том числе такими ядовитыми, как свинец, мышьяк и сурьма. Уже после безвременной кончины Парацельса в 1541 году его методы обрели популярность, вызвав ожесточенную полемику во многих университетах Европы.