[2] Куфия — мужской платок, покрывающий голову и лицо. Служит защитой от солнца, песка и холода.

Встав с первыми лучами солнца, которые еще не успели обрушить на Дамаск всю свою силу, я выхожу из отведенных мне покоев, находящихся в небольшом коридоре рядом с главным залом дарты, и обнаруживаю Гасана на его привычном месте — за стойкой.

Он сосредоточенно разукрашивает очередную вазу росписью, и я, потягиваясь и разминая отдохнувшие за ночь мышцы, плавно подхожу к нему.

— Не мог себе даже представить, что в нашем братстве есть такие необычные вестники, как вчерашний, — медленно начинаю я, внимательно наблюдая за реакцией распорядителя дарты.

Теперь его нажим на вчерашний «он» кажется абсолютно логичным. Гасан, хитрая ты змея, мог бы и сказать…

— И тебе доброго утра, Алисейд, — намекая на отсутствие вежливости, с иронией отвечает он. Водянистые карие глаза на мгновение отрываются от тонкой работы и оглядывают меня, а губы под бородой растягиваются в укоряющей улыбке. — Можно подумать, под куфией вестника скрывалось неведомое существо, раз ты называешь его необычным.

— Брось, Гасан, — с легким раздражением говорю я, прислоняясь к краю деревянной поверхности. — Ты прекрасно понял, что я имел в виду, и не смей утверждать, что пребывание в нашей гильдии женщины для тебя является нормой.

— Нет, не является, но в отличие от тебя, я не отношусь к этому так остро, — философски замечает мой собеседник, оставив кисть в стороне. — Сурайя — давний член братства и одна из лучших вестников Дамаска. Она не раз подтверждала своим трудом, упорством и результатами работы с различными хассашинами, что достойна быть среди нас.

Непроизвольно закатываю глаза, понимая, что Гасан не совсем понял мой посыл, но спорить с ним и доказывать то, что и мне, в целом, все равно, кто поставляет информацию, я уже не собираюсь. Выждав паузу, чтобы придать голосу больше миролюбивости, я аккуратно подвожу тему к интересующему меня со вчерашнего дня вопросу:

— В любом случае, не сомневаюсь, что она поможет в выполнении задания. Мне лишь интересно, как ей удалось попасть к нам?

Распорядитель дарты многозначительно хмыкает, несколько секунд пристально оглядывая мое невозмутимое лицо, и лишь затем выдает:

— Я знаю только то, что в детстве Сурайю подбросили младенцем на порог крепости в Фасиаме. Её нашел Аль-Алим и отдал на воспитание какой-то бабке-повитухе, а затем, повзрослев, девочка согласилась служить нашему братству, и наш наставник направил её в Дамаск.

Гасан замолкает, уловив в какой-то момент случайно отразившуюся на моем лице жажду узнать больше, и уже более спокойно добавляет:

— Думаю, что остальное она расскажет тебе сама, если пожелает.

Поджимаю губы, размышляя над тем, что он себе вообразил насчёт моего любопытства о Сурайе, и понимаю, что больше расспрашивать о чем-либо не стоит. Несмотря на преданность уставу и братству, распорядитель дарты довольно скользкий и лукавый человек, и мне отчего-то совсем не хочется, чтобы необоснованные слухи дошли до Аль-Алима. Я и так наворотил достаточно, и лишние расспросы от наставника мне ни к чему.

В конце концов, она всего лишь информатор, а я — выполняющий миссию хассашин.

Я немного наклоняю голову и касаюсь ладонью области сердца в знак прощания, молча удаляясь из зала.

***

Когда начинаю очередной бег по крышам, они уже достаточно нагреты для того, чтобы дать прочувствовать исходящий жар сквозь подошву сапог из мягкой телячьей кожи. До встречи с моей вестницей ещё есть время, и я решаю потратить его следующим образом: взбираюсь на несколько удаленных друг от друга башен обзора в богатом районе города, чтобы понять, где располагаются ключевые точки, посещаемые знатью; далее нахожу нескольких дежурящих в тени закоулков тамплиеров и орошаю их кровью землю, испытывая невероятное удовлетворение, и только после беру курс в сторону базара, попутно вспоминая, через какую улицу быстрее пройти, чтобы оказаться на той площади с фонтаном.

Где-то за час до назначенного времени встречи я уже оказываюсь среди торговых лавок, не спеша двигаясь в суетящейся толпе. Базарные запахи — самые пёстрые, самые красочные, самые запоминающиеся. Когда я прохожу мимо прилавка со специями, к рецепторам медленно заползает аромат шафрана, покоящегося в холщовых мешочках, и он почему-то перебивает всё остальное.

В воспоминаниях встаёт образ, где яркими изумрудами светятся зелёные глаза в полумраке. В них — застывшая решимость, смелость и вдумчивость.

Какими еще они могут быть?..

Нет.

Нет, Алисейд, это стоит прекратить.

Я пытаюсь отогнать от себя наваждение, вновь и вновь напоминая себе об изначальной цели пребывания в Дамаске и отведённых нам с Сурайей ролях. Уничтожение врагов — превыше всего, и ничто не должно загораживать мне горизонт на пути к этому.

В конце концов, я даже не видел её лица, так что каждую искру своего интереса можно списать лишь на разыгравшееся воображение, встречу в темное время суток, которое придало излишнюю таинственность обычной девушке, да и тоску по женскому вниманию.

Одним из многочисленных правил, которому мы, хассашины, обязаны следовать, является обет безбрачия, но каждый из собратьев, пребывающих в крепости Фасиама, рано или поздно нарушает его, пускай не напрямую и навсегда, а лишь на время. И я не исключение.

Так что, еще раз убедив себя в отсутствии реальной необходимости думать о Сурайе больше, чем требуется в рамках общего дела, я, выдохнув, двигаюсь дальше.

Но моей решимости хватает ненадолго: этот город, будь он неладен, словно подбрасывает мне вчерашние моменты сигналами к действию. Сначала шафран, теперь…

Финики.

Очередной торговец лихо зазывает покупателей к своим ящикам с различными фруктами, аппетитно лежащими ровными рядами в тени навеса. Я цепко озираю собравшуюся толпу, вычленяя взглядом одного крупного, толстого богача, крикливо разговаривающего со своим слугой. Хладнокровно усмехнувшись краем рта, опускаю ниже капюшон и аккуратно, не касаясь никого, прохожу совсем рядом с объектом.

Через мгновение шёлковый мешок с монетами оказывается в моей ладони, и я скользящим движением медленно разворачиваюсь, убеждаясь в том, что не привлёк к себе лишнего внимания.

Подойдя к прилавку с другой стороны, я спокойно дожидаюсь, когда торговец расправится с остальными покупателями и обратится ко мне. Не поднимая лица, прошу его насыпать мне фиников и протягиваю крупные монеты, не настаивая на сдаче. Купец расцветает в улыбке и рассыпается в восторженных, благодарных речах, которые я уже не слышу, отходя от навеса; чуть поодаль богач начинает сходить с ума, обнаружив свою потерю.

Держа в руках кулёк и улыбаясь уже в открытую, я всё так же смотрю в землю и ухожу. Где-то за пару шагов до той самой улочки, ведущей к площади, я бросаю первому попавшемуся бездомному шёлковый мешочек с остатками денег и на всякий случай исчезаю на ближайшей крыше.