Шрифт:
Интервал:
Закладка:
А мама смеялась.
Вот… вот лицо её, сколь ни пытаюсь, вспомнить не получается, а смех и сейчас как наяву.
Я протянула руку. И не коснулась.
Оглянулась.
Машину княжич отогнал чуть в сторону. И сам в ней остался. Спасибо. Он… хороший. Очень. Слишком даже. И пельмени лепит вкусные. И…
Выбрось из головы, Ласточкина.
Вы не пара.
И близко.
Шаг.
Старая дверь. Замок… я словно во сне наклоняюсь. Порог сложен из тех же крупных гладких камней, что и дорожка, но один – с секретом. И ключ нашелся. Старый, покрытый черной пленкой то ли земли, то ли плесени, но… пальцы стирают её.
А металл поблескивает.
Как?
И замок цел. Причем я знаю, что замок этот тот самый, который мама повесила, в больницу уезжая. Почему его не сняли? Почему он не проржавел, как должен был бы? Почему он вовсе выглядит так, будто… будто его вчера повесили?
Ключ проворачивается не сразу.
Но я стараюсь. И замок с хрустом – время все-таки сказалось – раскрывается. Я дрожащими пальцами пытаюсь вытащить его из дужек, но не выходит. И в какой-то момент палец застревает между дужкой и замком. И обидно. До слез обидно.
- Погоди, - княжич перехватил руку. – Не спеши. Давай я. Вот так.
И замок приподнял.
Палец мой злосчастный вытащил. Да и дверь открыл.
- Помощь нужна?
- Не знаю, - честно сказала я.
Изнутри пахнуло… да всем и сразу. Подгивающим деревом. Затхлым воздухом, который случается в запертых домах. Травами. Лекарствами.
Страхом моим.
Чего я боюсь-то? Это же просто дом. Старый. Заброшенный. И не уверена, что он вообще мне принадлежит. Там, в детдоме, я как-то не думала о возвращении.
- Давай тогда я? – княжич смотрел спокойно и серьезно. – Иногда в них может прятаться… всякое.
- Венец мертвеца?
- И это тоже. Кстати, он теперь под таким именем и значится.
Не было у нас венцов.
И даже серег.
То есть одно время были, я помню, красные камушки и гнутые дужки-замочки, левый из которых обломался. Куда подевались? Еще при маминой жизни… продала?
Наверное.
Княжич присел у порога.
Провел ладонью.
Хмыкнул.
- Заговор, - сказал он. – От незваных гостей. Причем сильный, старый и на крови. Поэтому и работает.
- Как?
- Посмотри, - Лют взял меня за руку. Пальцы у него теплые, а я понимаю, что замерзла. – Вот так… не спеши. Чувствуешь?
Разве что прикосновение его.
Или… да.
Тепло, исходящее от порога. И заклятье не на нем. В нем. Заговор? Из тех самых, старых, которые наука не то, чтобы отрицает, скорее уж осторожненько так, с оглядкою, сомнением, упоминает, что есть они. Но с недоказанной эффективностью.
И в исполнении сложны.
А зачем сложно, когда можно проще и эффективней? По этой самой науке.
- Мы пройдем, - я первой перешагнула через этот порог, держа княжича за руку. Званый он гость. Званый и нужный. В сенях темно. Оконце давно заросло пылью, и свет почти не пробивается, но его хватает, чтобы увидеть стену. Да, на ней когда-то висели грабли, и лопата, и еще там, дальше, ведра стояли. А веник из березовых прутьев до сих пор жмется в углу.
И я касаюсь стены.
А под пальцами оживает сложная вязь заговоров. Они отличны от заклятий, в них нет четкой структуры, скорее уж заговоры похожи на сложные узоры из тех, что вышивают по сей день на рушниках и сорочках.
- Это… - княжич тоже видит. И руку мою не отпускает. – Надо же… я прежде только читал… твоя мать была ведьмой?
- Нет.
Я помню. Я ведь довольно большой была, когда она заболела. И будь она ведьмой… ведьмы, даже необученные, нужны, особенно в селе. Их уважают.
Им кланяются.
К ним идут с нуждой ли, с бедой ли.
А мы… к нам редко кто заглядывал. И теперь мне кажется, что матушку в селе вовсе сторонились. Не могу вспомнить, чтобы кто-нибудь к ней в гости приходил. Или чтобы она останавливалась с кем-то поболтать. Мы и в магазин-то выбирались не на привоз, а ближе к вечеру.
Почему?
Кухня.
Земляной пол. Печь… мама её белила каждую весну. А к осени та все одно становилась темною. Однажды я нарисовала на печи цветы, мелками…
Вот они, до сих пор.
- И тут, - княжич касается бока. – Твое творчество?
- Это в тот год, когда мама…
Я не смогла сказать это вслух. А он понял. Кивнул. И уточнять не стал.
- Если не она, то та, что до нее точно была ведьмой. Взгляни.
Снова вязь.
- Я не все понять могу, но вот эта часть, - палец Люта очерчивает круг, - встречается во многих мотивах украшений. Считается, что для крепости. Но зачем на печи?
- Для сохранения жара, - я вдруг поняла. – А это… это чтобы огонь не выбрался. И в стенах тоже, от огня.
Нет, узоры не стали понятны, просто… просто я вдруг почувствовала, какой из них и для чего надобен. И пожалуй, я бы смогла повторить.
Или создать свой?
Правильный.
Поэтому и ненаучные они, что нет правил, как и нет вовсе одинаковых. У каждой ведьмы своим выходит.
Комната одна. И две кровати. С высокими спинками да на пружинах. Они еще скрипели жутко, помню, когда ворочаешься. И провисали в центре. Мама под свой потом доски подкладывала. А мне на них было жестко.
Мне нравился скрип.
И что провисала эта сетка, особенно, если в кровать кирпич положить. Зачем? Понятия не имею. Но я одно время так, с кирпичом, обернутым в полотенце, и спала.
- Знаешь… я приезжала на кладбище, а не сюда… то есть после детдома как бы поехала, но… почему-то не вошла. Дом снаружи выглядел так, будто вот-вот развалится. А тут на самом деле и жить можно.
Вполне.
Пусть пол в кухне земляной и неровный, я помню, как мела его, пытаясь выцарапать из яминок мелкий сор. А здесь, в единственной комнате, одну стену которой занимает печь, пол дощатый и досочки скрипят. Туалета нет.
Ванны тоже.
Мама мыла меня в тазу, поливая сверху прохладной водой.
Воды тоже нет.
Мы ходили к колодцу, который там, во дворе.
Я огляделась.
- И пыли почти нет… немного паутины. За годы все должно было бы разрушиться.
- Не