— Вы знаете такую женщину? — повторила Сабина.

— Да, — сказал Гертер, подумав про мать своих дочерей.

Словно поднимающийся буран, в его голове начала формироваться идея.

— Если я прав в своем взгляде на фантазию, то, должно быть, можно было бы разобраться в ее характере, поместив эту женщину в воображаемую экстремальную ситуацию и понаблюдав, как она себя в ней поведет. В порядке умственного эксперимента, что ли, или нет, вернее, эксперимента фантазии.

— В таком случае я рада, что эта женщина не я, — заявила Сабина с оттенком отвращения в голосе. — Я, право, не знаю… экспериментировать с людьми… в этом есть что-то чудовищное.

Гертер поднял вверх обе руки. Она, похоже, видела в нем сейчас литературного доктора Менгеле, но он счел за благо не упоминать вслух этого имени.

— Вы правы! Может быть, небезопасно вытворять подобное с живым дорогим вам человеком. Может быть, это позволительно лишь по отношению к непонятному для вас мертвецу, которого вы к тому же ненавидите.

— Вы и такого знаете?

— Гитлер, — без промедления ответил Гертер. — Конечно же Гитлер. То есть именно его-то я и не знаю. Тоже ведь, кстати, ваш земляк.

— Однако мы не любим, когда нам об этом напоминают, — отрезала Сабина.

— Тем не менее это будет происходить еще бессчетное число раз. Ведь о нем написаны сотни тысяч, если не больше, монографий: политические, исторические, экономические, психологические, психиатрические, социологические, теологические, оккультные, не знаю даже, какие еще, всех не перечислишь, его исследовали со всех сторон, о нем выпустили целую гору книг высотой, если их сложить, с собор святого Стефания, написали так много, как ни о ком другом, но нам-то от этого не легче. Не все эти книги я прочел — для этого целой жизни не хватит, — но, если бы кто-нибудь дал удовлетворительное объяснение феномену фюрера, я бы об этом знал. Он остается все той же загадкой, какой был для всех с самого начала, или даже нет, со временем он стал еще непонятнее. Все эти так называемые объяснения сделали из него невидимку, чему он сам был бы несказанно рад. По-моему, он сейчас в аду смеется до упаду. Пора положить этому конец. Возможно, литература — это как раз и есть та самая сеть, в которую его удастся поймать.

— Значит, иными словами, это будет исторический роман.

— Вовсе нет, этот добропорядочный жанр использует исторические факты лишь как отправной момент, чтобы затем с большей или меньшей степенью правдоподобия наполнить их плотью и кровью. Мастером этого жанра был ваш земляк Стефан Цвейг. Порой историческая хроника принимает уродливые формы, как это было со всеми книгами и фильмами про убийство президента Кеннеди, но в центре внимания всегда остается ситуация, а не человек. Такой ярый моралист, как Рольф Хоххут, тоже исходит из некоего факта социальной действительности и затем дает волю собственной фантазии, примером может служить его книга «Заместитель», о роковой роли Папы в холокосте, но я собираюсь сделать, скорее, обратное. Я хочу от выдуманного, маловероятного, в высшей степени фантастического факта, который, впрочем — почему бы и нет, — мог иметь место в действительности, провести вектор к действительности социальной. Мне кажется, это и есть путь истинного искусства: не сверху вниз, а снизу вверх.

— Разве так уже не поступали с Гитлером бессчетное число раз?

— Несомненно, но только не я.

— Что ж, мы с нетерпением будем ждать выхода вашей повести, скорее всего, вы справитесь со своей задачей.

— Если боги будут ко мне благосклонны.

— Вы верите в Бога?

— Бог — это еще одна повесть, но я ведь политеист, язычник, я верю не в одного, а сразу во множество богов. И не только в древнееврейских, но также и в древнеегипетских и древнегреческих. Я и сам, если позволите напомнить, написал не одну повесть.

— И в данный момент работаете над новым сюжетом?

— Я всегда над чем-то работаю.

— И как далеко уже продвинулись?

— Примерно на десять процентов. Сказать заранее я никогда не могу, но это и хорошо. Если б я знал, что «Открытие любви» растянется почти на тысячу страниц, я никогда не взялся бы за эту книгу.

— Вы могли бы поделиться с нами своим новым замыслом?

— Да, но не стану этого делать.

— Господин Гертер, желаю вам на завтра удачи и благодарю вас за то, что вы позволили нам хотя бы краешком глаза заглянуть за кулисы вашей работы.

— Напротив, я говорю спасибо вам. Вы навели меня на одну идею.

— Какой-то ты сегодня вечером неразговорчивый, — сказала Мария, когда они после ужина, завершившегося кофе с фирменным тортом, поднимались в лифте к себе в номер. — Что-то случилось?

— Да, случилось.

Он посмотрел на нее угрюмо и заметил: ей понятно, что его настроение каким-то образом связано с работой, и она не станет больше расспрашивать. Только что они выпили каждый по бутылке вина, конечно же, это чересчур много, но излишек вина в Вене — это совсем не то же самое, что в Амстердаме. В своей творческой лаборатории он непрерывно вел поиск вымышленного испытания которому подвергнет Гитлера, чтобы разобраться в его сущности, и его беспокоило, что ему все никак не удавалось ухватить верную мысль. Он достал из кармана ручку и положил на колени открытку, написанную директором. На карточке из картона под тисненым логотипом отеля в виде лаврового венца с буквой «3» внутри и небольшой короны над ним печатными буквами он написал:

ГИТЛЕР

Задумчиво смотрел он на слово, не читая его, — на шесть букв словно на рисунок, иконку: они представляли собой строгую композицию из горизонтальных и вертикальных линий, завершаемую красивым завитком. Через минуту он вывел под ним:

ГЕЛРИТ РЕЛГИТ

Взглянув на часы, включил в гостиной телевизор и нашел нужный канал.

— Через пять минут я с экрана расскажу обо всем.

Они уселись рядом на диване и стали смотреть конец передачи об экспозиции работ Дюрера — речь шла о выставке акварелей восхитительных тонов с изображением птичьих крыльев. Он слушал внимательно, вбирая в себя информацию; чем бы он ни занимался, все, что ему приходилось видеть и наблюдать, всегда оценивалось им с точки зрения того, насколько это можно использовать и где вставить. Ему вспомнилось серое крыло голубя, которым он когда-то на уроках рисования смахивал остатки ластика с бумаги для набросков, — интересно, Дюреру крылья нужны были тоже для этого? Летать, улететь, свобода, Дедал, Икар, крылья… но только отрезанные, вырванные… Нет, это все не то, параллель между Дюрером и Гитлером провел Томас Манн в «Докторе Фаустусе», этого трогать нельзя.

Наконец пошли титры, зазвучала музыка — что-то из фортепьянных сонат Шуберта. Через несколько секунд он смотрел уже на себя самого; но его «я» на экране смотрело не на него, а на кого — то рядом с ним, на то место, где сейчас сидела Мария.