Инка тогда уже вовсю публиковалась и пробовала себя в пиаре. Она и в институт-то ходила от случая к случаю. Мы с ней на кухне подолгу обсуждали всякие пиар-технологии. Мне это казалось интересным, а Инка была важная, как индюк. Ей нравилось слово «имиджмейкер», и единственное, что расстраивало, так это то, что генерал – новичок в политике – никак не мог выучить это мудреное слово и упорно называл ее «жмейкером».

Самое смешное, что голосование проходило семнадцатого декабря, в день рождения Сережки. Могла ли я подумать, что победа Инкиного кандидата, за которого я, кстати, голосовала (из-за симпатии к Инке и фиги в кармане для свекрови), непоправимо изменит мою жизнь?

Иллария Венедиктовна и Александр Антонович приехали домой перед Новым годом с каменными лицами, и в семье воцарились траур и стойкий запах валокордина. Свекор практически не выходил из своего кабинета, видимо, переживал, как без него обойдется страна. Стоило Сережке с гиканьем пронестись по квартире, как Иллария Венедиктовна металлическим голосом просила меня поддерживать тишину в доме.

Мы с Сережей запирались в нашей комнате, где я читала ему сказки, но трехлетнего малыша было трудно долго удерживать на месте. Он вырывался из моих цепких объятий, сползал на пол и, топая крепкими ножками и громко смеясь, бежал по коридору…

К февралю быт постепенно наладился. В квартире даже появилась домработница. Шустрая пенсионерка быстро разобралась, кто в доме хозяин. Именно мои колготки отныне всегда доставались из стиральной машины порванными, а свитер – севшим на три размера. Стоило мне заикнуться, что я терпеть не могу гороховый суп, как его стали варить на обед с завидным постоянством.

Домашние вечера перестали быть томными. Я не могла разговаривать по телефону с Лелькой, потому что «воспитанные люди не занимают телефон, который может кому-нибудь понадобиться».

Я не могла уйти к Инке, потому что «порядочные женщины не бросают мужа и ребенка, чтобы сбегать на свидание».

Каждый день свекровушка находила тысячу причин, по которым я должна была считаться полным ничтожеством. Я не так ходила, не так одевалась, не так разговаривала и не так воспитывала ребенка. Даже то, что у меня от природы серые глаза, вызывало у свекрови сильнейшие подозрения.

Муж не то чтобы вставал на сторону мамы. Просто он никогда не вставал на мою. Семейная жизнь шла ко дну, как «Титаник». Чешскую люстру я разглядывала все реже. Но продержалась на плаву довольно долго. До конца госэкзаменов. А потом собрала свои и Сережкины вещи и ушла с сыном к маме. Мне очень хотелось верить, что муж последует за нами.

17 августа, в день четвертой годовщины нашей свадьбы, он действительно появился на пороге нашей квартиры. Но возвращать нас обратно он вовсе не собирался.

– Ты не оправдала моих надежд. Я думал, что ты достойна войти в семью Стрельцовых, достойна моей любви. Но после того как ты так оскорбила маму, а потом бросила меня и ушла, забрав сына, нам не остается ничего другого, как расстаться. Я подаю на развод.

В принципе, я ожидала чего-то подобного, поэтому рыдала не так уж долго – часа четыре. Моя мечта о семейной жизни с любимым мужчиной… Моя вера, что такую любовь, как у нас, не может разрушить даже Иллария Венедиктовна… Мое желание, чтобы у Сережки был достойный отец… Все рассыпалось на глазах, смывалось слезами, оставляя разводы как на подушке, так и в душе.

В сомнамбулическом состоянии я провела месяцев пять. Плохо помню развод. Знаю, что мы ходили на него то ли два, то ли три раза. Судья с усталым взглядом матери-одиночки все пыталась нас остановить, ведь у нас ребенок. Потом свекор нажал на какие-то свои кнопки, и нас наконец-то избавили друг от друга. Я работала учителем в школе. На жизнь хватало, но мне было плохо, скучно и как-то серо.

Очередной Новый год мы встречали втроем: мама, Сережка и я. Мои девчонки все как одна были вовлечены в бурные любовные истории. Им было с кем праздновать. Я ходила по принаряженной квартире мрачная, как туча. Поздравляя Сережку с четвертым днем рождения, Артемий гордо объявил, что женился на Нине и уезжает жить в Москву.

Там его ждала оставшаяся от отцовских депутатских будней квартира, а также дипломатическая служба, на которую его тоже пристроил Александр Антонович. Знание двух языков давало надежду на работу за границей. Года через два, точно не помню, так оно и произошло.

Из желания отвлечься, освободить голову от мыслей о незадавшейся жизни и родилось занятие, которое потом стало для меня источником стабильного дохода. Я начала выдавать замуж засидевшихся в девицах подружек и соседок. Роль свахи мне удавалась. Практически все знакомства, о которых я хлопотала, заканчивались фатой и маршем Мендельсона.

Творчески осмыслив этот факт, я решила поставить свадебное дело на промышленную основу. Открыла свою фирму, проштудировала родное законодательство, закупила несколько газет с объявлениями и пачку конвертов, и работа закипела. Первый год я трудилась как проклятая. За своим рабочим столом проводила по 12–14 часов в сутки, но к концу этого жуткого года у меня уже был свой офис (одна комната в полуподвальном помещении), штат сотрудников (не поступившая в институт девчушка, которая теперь вместо меня надписывала конверты) и картотека клиентов. Школу я, естественно, бросила.

Название своему детищу я придумала незамысловатое, но красноречивое: «Зимняя вишня». И взяла из одноименного фильма девиз: «Семья, как и Родина, просто должна быть». Он красовался на моих визитных карточках, а также на рекламных проспектах, которые я, не жалея денег, раскидала почти по всему городу.

На тот момент мне было 26 лет. Сегодня – 32 с копейками, и я хозяйка стабильно работающей конторы, в которой трудятся четыре психолога, два сексопатолога и с десяток менеджеров. В нашей картотеке есть представители почти всех российских городов, а также заокеанские женихи и невесты. Несколько десятков моих протеже живут в Германии, Франции и Бельгии.

У «Зимней вишни» прекрасное реноме, а стоят наши услуги столько, что я вполне могу позволить себе и ананасы в шампанском, и птичье молоко, и поездки на заграничные показы мод или Каннский фестиваль. Даже этот проклятый Реюньон я бы тоже вполне могла себе позволить. В общем, женщина я самостоятельная и обеспеченная, а уж опыта в устройстве чужой личной жизни у меня хоть отбавляй.

* * *

Иногда я думаю о том, удалась бы моя карьера, если бы Артемий меня не бросил. И всегда прихожу к выводу, что нет. Я моталась бы за мужем из одной экзотической страны в другую, варила борщи, жарила котлеты и судачила с посольскими кумушками.

Скорее всего, я родила бы Артемию второго сына. Или нет, лучше дочку, и либо сидела бы дома, либо работала в посольской школе. Мне было бы абсолютно ни к чему кому-то что-то доказывать. Да и материальное благополучие нашей семьи зависело бы вовсе не от меня.

Читая в модных журналах о женщинах, сделавших карьеру (а про других женщин модные журналы просто не пишут), я обратила внимание, что для многих из них крах в личной жизни стал толчком для собственного развития. Когда вдруг выясняется, что твоя надежда и опора уже вовсе не твоя и тебе самой нужно думать и о своем будущем, и о будущем твоего ребенка, а заодно о том, откуда берется еда в холодильнике, это здорово бодрит.