Я шагал по вечернему Берлину, светившемуся огнями витрин. Меня обгоняли трамваи, спешили куда-то поздние прохожие. В американские архивы обращаться бесполезно, это было ясно даже младенцу. Раз они почистили немецкие фонды, то из своих весь компромат убрали и подавно. Нужно было найти какой-то архив, куда янки добраться не смогли. Такой мог быть только в одном городе мира. В Москве.

Когда отгремела Вторая мировая война, русские хапнули из немецких архивов кучу документов. Их вывозили вагонами, железнодорожными составами. Основание — нацисты, напав на Советский Союз, уничтожили множество архивов, и Москва, победив, потребовала компенсацию. Отказать ей никто не мог.

Долгое время эти документы хранились за семью замками. Но лет пятнадцать назад русские по непонятной мне причине своими руками развалили собственную страну, почему-то обозвав все это свободой и демократией, и начали старательно копировать Запад. Ни к чему хорошему это не привело, но для меня во всем этом один плюс все-таки был: архивы открылись. Именно поэтому после Берлина я направился в Москву.

На Западе многие боятся посещать Россию, но я уже давно не боюсь ничего. Уверяю вас: медведи там по улицам не ходят и даже пьяные бородатые мужики в ушанках и с гармошками попадаются не так часто. А жаль. Но я, разумеется, приехал не затем, чтобы запивать икру водкой (или наоборот — по вкусу). Прямо из аэропорта я направился в архив.

И был жестоко разочарован. Конечно, я не рассчитывал, что мне сразу дадут допуск, поэтому запасся кучей рекомендательных писем от аргентинских университетов (я уже говорил, что у меня много хороших знакомых?). Но три недели ожидания… Впервые мне пришлось столкнуться со знаменитой русской «волокитой» — крайне медленной работой местных бюрократов. Я, конечно же, потратил это время с умом — посмотрел все московские достопримечательности, прокатился в Петербург, посетил старые русские города… Но черт возьми, я не турист! Я — бизнесмен и не привык разбрасываться временем. Правда, в конечном итоге у русских были свои основания не доверять мне. Но об этом я узнал много позже…

А тогда, когда три недели спустя мне все-таки дали заветную читательскую карточку, я был вне себя от счастья. Однако счастье мое несколько поуменьшилось, когда я узнал, что за короткие шестьдесят лет, прошедшие со времен Второй мировой, русские так и не удосужились привести в порядок доставшиеся им документы. Впрочем, все было в целости и сохранности — а это уже неплохо…

Интересные находки появились уже в первые дни. Сначала я обнаружил пару грантовых сертификатов вроде того, который хранился в сейфе моего отца. Оба они были выданы ученым, исследовавшим древних арийцев. Под документами стояли две подписи — Гесса и немецкого представителя фонда «Аненэрбе» — Джеймса Болла. Этот последний явно был американцем — значит, версия об «оффшорном» фонде отпадала окончательно. Кстати, на документе, принадлежавшем моему отцу, расшифровка подписи была полустертой — я так и не смог ее прочесть. Но в том, что подпись была та же самая, сомнений не было.

Но самая любопытная и шокирующая находка ждала меня на десятый день работы в архиве. Я копался в огромном пухлом деле, посвященном государственной поддержке научных исследований. Пролистав примерно половину, я с волнением обнаружил, что внутри находится еще одно, видимо, случайно подшитое дело. Дело, содержание которого било в самую точку. Это была коллекция договоров о финансировании института «Наследие предков».

Пять минут спустя я уже мчался на участок фотокопирования. Потому что документ, найденный мною, нельзя было просто переписать от руки. Я нашел самое убедительное доказательство того, что фонд «Аненэрбе» действительно существовал. Собственно говоря, в моих руках был документ о его создании.

И сейчас, когда я пишу эту книгу, передо мной лежит копия «Договора о финансировании научных исследований», заключенного институтом «Аненэрбе», с одной стороны, и обществом «Друзья Германии» — с другой. Текст этого документа, подписанного в 1936 году, заслуживает того, чтобы опубликовать его полностью:

Общество «Друзья Германии» признает, что ключевые научные исследования осуществляются сегодня в стенах специального научно-исследовательского института «Наследие предков». Успешное развитие этих исследований жизненно необходимо германской науке. В связи с этим общество «Друзья Германии» берет на себя финансирование наиболее важных исследований, осуществляемых в рамках института.

Для реализации настоящего договора создается фонд «Наследие предков». Капитал фонда формируется субсидиями общества «Друзья Германии». Фонд «Наследие предков» находится в США и назначает своего представителя в Германии, в задачи которого входит выбор исследований, заслуживающих финансирования. Каждая субсидия согласуется с немецкой стороной.

Общая сумма субсидий, выдаваемых фондом «Наследие предков» ежегодно, не может составлять менее 1 млн американских долларов в золотом эквиваленте.

Миллион долларов в золотом эквиваленте! Когда я прочел это, то чуть не поперхнулся. Это сегодня миллион долларов — сумма хоть и большая, но совсем не запредельная даже для простого смертного. А в 30-е годы ее обладатель считался супербогатым человеком. Почему же американский фонд решил вкладывать такие деньги в немецкую науку? И самое интересное — откуда он их брал?

Под документом стояли две подписи. В одной из них я без особого труда узнал подпись рейхсфюрера СС Генриха Гиммлера — я видел ее сотни раз и не перепутал бы ни с какой другой. Другая — очевидно, принадлежавшая представителю общества «Друзья Германии» — была мне незнакома. Расшифровки подписей не было — ни одной, ни другой.

Итак, одна загадка была разгадана… чтобы тут же породить другую. Что это за общество «Друзья Германии»? Никогда не слыхал о таком. Впрочем, если они финансировали нацистов, это и неудивительно. Думаю, после войны они предпочитали не распространяться о своей недавней деятельности.

Я провел в архиве еще одну неделю, но больше ничего заслуживающего внимания не нашел. Да и не особо-то рассчитывал — очевидно, что «Друзья Германии» были чисто американской структурой, и в нацистских фондах много материала на них не нароешь. И все же эта неделя была проведена не зря…

В последний день моей работы, когда я сдавал читательскую карточку, архивисты — три дамы бальзаковского возраста — тщательно проверили все дела, к которым я прикасался (и по-моему, даже те, на которые имел несчастье дыхнуть). Причины такого старания я понял, когда по окончании проверки одна из работниц архива — судя по всему, старшая по должности — повернулась ко мне и с видимым облегчением сказала на довольно дурном английском:

— Слава богу, господин Кранц, все в порядке.

— А что могло быть не в порядке? — не удержался я от вопроса.

— Полгода назад была очень и очень неприятная история. — Было видно, что дама с трудом подбирает иностранные слова. — У нас работал один американский ученый, Дональд Глейн. После его отъезда мы обнаружили, что пропали многие документы, с которыми он работал.