Не хочу оставлять невыясненной и умышленную, как было уже сказано, ошибку п. Тухачевского в отношении запасных батальонов и эскадронов. По существовавшей у нас организации запасные батальоны и эскадроны служили не только для пополнения действующей армии, но и должны были также заботиться о сохранности всего имущества полков, непосредственно участвующих в боевых действиях. И поэтому, когда мы были вынуждены отступать вплоть до Вислы, все запасные батальоны и эскадроны не выполнили свою первую задачу – пополнение боевых полков, так как были заняты эвакуацией всего военного добра. Таким образом, речь может идти только об организационной работе в глубоком тылу. При стремительном же нашем отступлении, которое я проанализирую позже, я вообще формально запретил давать подкрепление, прежде чем войска выйдут к Бугу, потому что, как я скажу ниже, после отхода с линии Барановичи – Вильно я совсем не надеялся, что командующему этим фронтом генералу Шептицкому удастся где-нибудь задержать наступление противника. На Буг же и Нарев было выслано чуть больше десятка батальонов пополнения, которые были первой такой помощью войскам, отступающим от Двины и Березины.

Не имея сейчас перед собой всех необходимых материалов, даже о своих войсках, не хочу идти по пути п. Тухачевского и в опровержение его таблиц составлять свои, тоже не дающие необходимой исторической гарантии. Мне не хотелось бы также приводить наши расчеты, касающиеся сил противника, по своей сути еще более ненадежные. Самой верной у нас считалась следующая система подсчета: на основании показаний пленных мы определяли численный состав рот или эскадронов и, исходя из этого, старались воссоздать численный состав батальонов, полков и дивизий. Такая система представлялась наиболее подходящей, так как, по нашим наблюдениям, советская армия отличалась чрезвычайной пестротой с точки зрения количественного состава не только высших организационных единиц – дивизий и бригад, но и полков в бригадах и батальонов в полках. Коротко остановлюсь еще на одном обобщенном способе, которым я пользовался, когда хотел сориентироваться в том, чем я, собственно, располагаю для ведения боевых операций. Он заключается в принятии за основу всего, что в стране было поставлено под ружье. Из этой общей цифры, может быть, одной из немногих, которым можно верить, я старался – в общих чертах, опираясь на свои знания в области военного дела, – определить процент тех, кого можно было послать в бой. Этот процент в различные периоды был разным и зависел от того, когда пополнение прибыло на фронт. По моим расчетам, он никогда не превышал у нас 12–15 %. Такое неблагополучное состояние нашей военной организации было следствием чрезвычайно поспешного и неорганизованного формирования нашей армии, которое мы начали только в 1918 году, и притом практически с нуля. Здесь сказывалось также то, что представители нашей военной администрации всеми силами избегали, как какого-то греха, применения строгих дисциплинарных мер как внутри самой администрации, так и вне ее. Такое очевидное послабление в отношении тыловой работы приводило в итоге к тому, что огромная часть человеческого материала протекала у администрации между пальцев. Я всегда смеялся, что мы не можем избавиться от Добровольческого характера армии, так как у нас воюет только тот, кто хочет, или тот, кто дурак.

Судя по словам п. Тухачевского, зная дисциплину нашего противника, доведенную почти до абсолюта, я не думаю, что в этом важном вопросе у него дела были так же плохи, как у нас. Поэтому я позволил себе вышеприведенный наш процент увеличить для п. Тухачевского по крайней мере на 10 %, доведя таким образом долю его боевых сил в общем количестве личного состава, находящегося на довольствии, до 25 %. Думаю, однако, что и эта цифра занижена, потому что в нашем случае я вычислял указанный процент общего количества людей, находящихся под ружьем во всей стране, в то время как в отношении п. Тухачевского я делал расчеты, исходя только из имевшихся в его распоряжении фронтовых сил.

На счастье, в ходе изучения нашего противника я нашел числовые данные, показывающие количество личного состава и лошадей, находившихся на довольствии в советской армии, по состоянию на август 1920 года: бойцов 794 645, лошадей 150 572. И если мы применим обобщенный метод, о котором шла речь выше, то получим, что в начале августа, как, впрочем, и в июле, п. Тухачевский располагал боевой силой в количестве до 200 000 человек.

У нас – и это я заявляю со всей ответственностью – в течение всей нашей войны эта цифра никогда не достигала 200 000 чел., причем на всем фронте, а не только на той его части, которая противостояла войскам п. Тухачевского. Таким образом, со времени развертывания против нас в июле 1920 года всей советской армии противник всегда имел на действующем фронте численный перевес. Пишу это не для того, чтобы похвастаться, наоборот, считаю эти факты явлением чрезвычайно неприятным, свидетельствующим отнюдь не в нашу пользу. Это замечание окажется еще более справедливым, когда добавлю, что в общем и целом кровопролитные бои, где испытывались мужество и героизм в прямом значении этого слова, не были характерной чертой нашей войны 1918–1920 гг., так как боевые потери, понесенные нашими войсками в этой войне, были ничтожно малы по сравнению с потерями, понесенными нами в так называемой мировой войне.

В заключение главы приведу свои, к сожалению, слишком общие расчеты, которые я в свое время производил и на которых в принципе не настаиваю. К моменту начала операции 4 июля я оценивал численность войск п. Тухачевского в 200 000–220 000 человек – п. Тухачевский приводит в таблице цифру 160 188. Ген. Шептицкий, который был тогда в той же роли, что и п. Тухачевский, имел максимум 100 000–120 000 человек.

В заключительном эпизоде на Висле я оценивал силы п. Тухачевского в 130 000–150 000 бойцов, а наши, учитывая только те силы, которые могли быть использованы в так называемой битве под Варшавой, – в 120 000–180 000. И если последняя цифра дана в таком широком диапазоне, то только потому, что у нас тогда царил невообразимый организационный хаос, и в тот период нельзя было даже думать о том, чтобы бросить в бой все, что было под ружьем или что было готово к выдвижению.

Как это обычно бывает перед началом крупных операций, п. Тухачевский и его начальники анализировали характер местности на операционном направлении и оценивали группировку своих сил и сил противника. Этим двум вопросам п. Тухачевский посвящает в своей книге соответственно главы II и III. Я не буду останавливаться на описании местности, которое полностью соответствует действительности и относится к области чистой географии. Задержу внимание читателя лишь на некоторых моментах географических рассуждений п. Тухачевского, так как, судя по тому, что он написал о своих методах управления, они сыграли большую роль в принятии решений в ходе боевых действий. Это будет мне тем более приятно, что один из терминов, который с видимым удовольствием повторяет п. Тухачевский, имеет польское происхождение, и поэтому я как бы имею право употреблять этот термин в его первоначальном значении, а не таким, признаюсь, странным образом, как это делает п. Тухачевский. Речь идет о следующем: п. Тухачевский пишет, что для проведения операции со столь далеко идущими целями он имел на выбор два направления для нанесения главного удара. Одно из них называется игуменское направление, ведущее прямо на Минск, второе – как он сам говорит – «поляки называют Смоленскими воротами». Пан Тухачевский избрал для проведения своих операций второе направление.