Она села, потом протянула ему золотистую коробку, перетянутую золотой лентой:

— Это тебе.

А вот этого он не ожидал.

— Я подумала, это будет более уместно, чем цветы или, м-м, вино.

Так, значит, она помнит французскую традицию приносить хозяину дома подарок. Он развязал ленточку и увидел, что в коробке его самая большая слабость — тонкие диски темного шоколада с кристаллами имбиря. Она помнит такую мелочь после всех этих лет? Это совершенно выбило его из колеи.

— Спасибо, — сказал он. — Хочешь кофе?

— Да, пожалуйста.

К его удивлению, она пошла за ним в крохотную кухню:

— Я могу чем-то тебе помочь?

«Да. Продай мне свою половину виноградника и уйди из моей жизни, пока я опять не потерял рассудок, желая тебя». — Он еле успел остановиться, чтобы не сказать это вслух.

— Нет, не нужно.

— А ты разве не спросишь, может, я пью кофе с молоком или сахаром?

— Ты никогда не пила кофе с молоком и сахаром, и очевидно, что не пьешь и сейчас. — Он развел руками. — Иначе ты не была бы такой стройной.

Она прищурилась:

— Ты переходишь на личности.

— Ты сама спросила.

— Так, значит, перчатки сняты?

— А они никогда и не были надеты. — Теперь его мысли понеслись по очень опасному пути. Перчатки сняты. Одежды сняты. Застенчивая, доверчивая улыбка Аллегры, когда он впервые ее раздел, и она отдалась ему без остатка.

«О Dieu».

Ему нужно во что бы то ни стало забыть о прошлом и сосредоточиться на настоящем.

Он поставил готовый кофе на поднос, достал из холодильника миску с помидорами и кусок сыра, потом взял еще из буфета буханку деревенского хлеба, положил все это на поднос рядом с кофе, двумя ножами и двумя тарелками и отнес это в кабинет.

— Угощайся, — сказал он.

— Спасибо.

Когда она даже не пошевелилась, он приподнял бровь, отломил себе кусок хлеба и отрезал большой кусок сыра.

— Извини, что так жадно ем. Умираю с голоду — я уже в шесть работал на винограднике.

— Так что мы будем обсуждать? — спросила она.

— Начнем с самого разумного — когда ты продашь мне свою половину виноградников?

— Это вообще не обсуждается, — сказала она. — Ксав, почему бы тебе не дать мне шанс?

И как, черт возьми, она только может задавать такой вопрос? Неужели ему нужно сказать ей открытым текстом, что в прошлый раз, когда он так в ней нуждался, ее рядом не было и он не хочет снова попадать в то же положение? Он не доверял себе, когда дело касалось ее. Он провел бессонную ночь, мрачно размышляя о том, что он все еще хочет ее не меньше, чем в двадцать один год. А это было слабостью.

— Потому что ты не создана для того, чтобы здесь работать, — уклончиво ответил он. — Ты только посмотри на себя. Дизайнерская одежда, шикарная машина…

— Нормальный деловой костюм, — поправила она, — а машина не моя, я ее взяла напрокат. Ты судишь меня, Ксав, и ты несправедлив.

Несправедлив? Это не он ушел тогда. Ее слова причинили ему боль, и ему пришлось приложить усилие, чтобы сдержать волну раздражения. И его усилия не полностью увенчались успехом.

— А чего ты ожидала, Аллегра?

— Все совершают ошибки.

Да. И он не собирался повторять свои.

Его мысли явно отразились у него на лице, потому что она вздохнула:

— Ты даже не станешь меня слушать, да?

— Ты все сказала вчера. — И десять лет назад. Когда не дала ему времени справиться с буквально навалившимися на него проблемами и бросила его.

— Знаешь, это не просто каприз.

И тут он заметил тени у нее под глазами. Похоже, не он один сегодня провел бессонную ночь. Несомненно, она тоже заново переживала воспоминания — плохие, которые чуть не стерли хорошие.

— Ладно, — с неохотой сказал он. — Объясни, я послушаю.

— И перебивать не будешь?

— Этого обещать не могу. Но послушаю.

— Ладно. — Она отпила кофе. — Мы с Гарри очень сильно поссорились, когда я впервые уехала в Лондон, и я поклялась, что никогда больше не вернусь во Францию. К тому времени, как я закончила колледж, я немного смягчилась и смотрела на все уже несколько по-другому. Мы помирились. Но на тот момент я уже обосновалась в Англии. И… — Она прикусила губу. — Ты вырос здесь, где твоя семья живет уже… сколько, лет двести?

— Около того.

— Ты всегда знал, где ты, когда просыпался. Ты чувствовал себя в безопасности. Ты знал, что здесь твое место.

— Ну да. — Даже когда он собирался в Париж, он всегда знал, что вернется в Ардеш и будет управлять виноградником. Но он подумал, что сначала ему стоит расширить свои горизонты, набраться опыта в плане бизнеса, посмотреть мир.

— У меня все иначе. Когда я была ребенком, родители таскали меня за собой по всему миру — то оркестр был на гастролях, то моя мать давала сольные концерты, а отец ей аккомпанировал. Когда родители были не на сцене, они репетировали и не хотели, чтобы им мешали. Моя мать иногда доходила до того, что в кровь пальцы стирала. Мы нигде никогда надолго не задерживались.

Он видел, как в глазах Аллегры отражалась пережитая в прошлом боль и как она старалась ее сдержать. И вдруг он понял, что она пытается сказать ему.

— А когда ты поселилась в Лондоне, у тебя появился свой дом. Корни.

— Именно. И возможность устроить свою жизнь так, как хотела я. Мне не указывали все время и не говорили, что делать. — На лице ее было написано облегчение. — Спасибо за понимание.

— Нет, ты была права, я все еще не понимаю. Ведь родные всегда на первом месте? — Именно так всегда поступала его семья…

Не считая матери.

Она отвела взгляд:

— Были и другие причины, по которым я не хотела возвращаться во Францию.

— Я? — Он не собирался этого говорить, но как-то само вырвалось.

— Ты, — подтвердила она.

Ну, по крайней мере, теперь это сказано. Больше им не надо изо всех сил обходить эту тему.

Она явно подумала о том же самом, потому что сказала:

— Я надеялась, тебя здесь не будет.

Он закатил глаза:

— Я стал партнером Гарри, когда папа умер. Ты не могла этого не знать.

— Мы никогда о тебе не говорили.

Неужели она хочет сказать, что поссорилась с Гарри из-за него? Но он не мог понять почему. Все было ясно — это она положила конец их роману, не он. И Гарри никогда бы не нарушил данное Жан-Полю слово и не рассказал бы Аллегре о проблемах с бизнесом и уходе Шанталь.