Священник также отметил, что «в последнее десятилетие мы наблюдаем возвращение на родину множества икон и церковной утвари, утраченных в стране в годы гонений на Русскую православную церковь, и среди них этот образ».

Вопросов, увы, остается множество, но ясно одно: пропажа Казанской иконы Богоматери — одна из самых больших загадок XX века.

Ценности были вынесены из губернского дома, где содержались Романовы, тремя частями. История трех кладов — это еще и история людей. Тех, кто прятал, и тех, кто искал. Их поведение, поступки представляются даже более интересными, чем собственно детективная сторона сюжета, первая глава которого вообще выглядит на удивление быстрой и успешной.

Чем вызван запрос, на который отвечал Малецкий? Почему заброшены на шесть лет поиски? В деле, озаглавленном «Романовские ценности. Материалы по розыску…», объяснения нет.

Эти пятьсот страниц не похожи на законченное агентурно-следственное дело. Сброшюрованы отнюдь не в хронологическом порядке постановления об аресте, обрывки явно ключевых донесений, служебной переписки, протоколы допросов написаны в основном от руки, а то и карандашом, не больно грамотными следователями.

В сентябре — октябре 1933 г. начались допросы, а уже 20 ноября часть сокровищ найдена. Надо полагать, что до того, в 1932–1933 гг., шла эта самая оперативная разработка с помощью агентов, рыскавших по сибирским городам и весям и двум российским столицам, а эти тома — итог их тайной деятельности.

Женщина-осведомитель по кличке Литва и выявила в Тобольске камеристку знаменитой фрейлины Настеньки Гендриковой — Паулину Межанс, которая сообщила, что «у царской семьи было очень много бриллиантов и других ценностей, не оставленных в Ленинграде». Межанс «хорошо видела корону Александры Федоровны, она была вся бриллиантовая… шпагу в золотой оправе, ручка которой из червонного золота». Сообщила, через кого что выносилось. Далеко не все «хорошо виденное» было видено, но на благочинную Марфу Ужинцеву указано точно.

Шестидесятилетняя нищая Марфа (по допросной анкете «Неимущая», и она же — «валютодержатель») попыталась навести чекистов наложный след: сверток, мол, передал ей царский камердинер Чемодуров, он самолично и зарывал. Содержимым Марфа не поинтересовалась, хотя понимала, что «какую-нибудь ирунду» Романовы не носили. Только вот камердинер давно помер. Марфа привела на «примерное» место, оказавшееся, конечно, пустым. Не сама ведь прятала, запамятовала… Не себя она спасала, а человека, который по ее вине мог пострадать от супостатов.

Назавтра Марфу взяли под стражу, через несколько дней она дала дополнительные показания.

Рассказала, что носила семье государя яйца, молоко, перезнакомилась с челядью, потому и доверил ей Чемодуров перед тем, как увезли царя с царицей на погибель в Екатеринбург, сверток, велел передать игуменье. Незадолго до собственного ареста и смерти та отдала его Марфе, наказав хранить до поры, когда вернется «настоящая власть». Прятала его Марфа в колодце на огороде, в могилке на монастырском кладбище, и все семь лет дрожала, как бы не украли. От страха потеряла сон, аппетит, память и надумала все кинуть в Иртыш.

Пошла за советом к Корнилову, богатому рыбопромышленнику, у которого иногда домовничала. Шел 25-й год. Корнилов руками на нее замахал: «Что ты, что ты?! Установится порядок, тогда с тебя отчет спросят». Сам он долго отказывался, прежде чем решился схоронить в своем доме, в подполье, под кряжами у входа. Через три года Корниловы уехали из города насовсем, а Марфа в душевном беспокойстве продолжала «похаживать» теперь к горсоветовскому дому.

Об одном просила на допросе: чтоб ее признания на Василии Михайловиче не отразились, больно человек хороший и честный.

Тут же привезли из Казани в Свердловск чету Корниловых, он нарисовал план. Одно просил занести в протокол: что Марфа как следует места и не знала, потому как сам он перед отъездом из Тобольска указал его ей неточно.

Излишне, наверное, говорить, что и самого маленького брелока, медальончика из свертка, пока лежал в воде, в земле, взято не было.

Драгоценностей оказалось 197 на сумму 3 270 693 золотых рубля. Впрочем, оценщики — тоже малограмотны, вместо подписи стоят крестики. Кулоны, колье, браслеты, цепи, в том числе предметы уникальные, известные — бриллиантовая брошь в 100 карат, шпильки — 44 и 36 карат, подаренный турецким султаном полумесяц — 70 карат. В спецзаписке заместителю председателя ОГПУ Ягоде примечательна концовка: «Помимо этого в порядке выполнения данного Вам плана (500 тыс.) нами изъято четыреста восемьдесят восемь тысяч рублей. Операцию по изъятию ценностей продолжаем».

Существовал, думается, и план по драгоценностям, и соответствующее обязательство представительства ОГПУ по Уралу, которое вело дело. Однако далее везение кончилось, хотя народу уже было нахватано много и появилась достоверная информация еще о двух кладах. Но в разноречивых вариантах и догадках — в особенности тех, что касались четырех золотых шпаг и кинжалов, — назывались в качестве «сохранителей» разные лица и оба клада часто соединялись.

Одна версия: писец Кирпичников унес с бельем шпагу наследника, жемчуга, одетые великими княжнами ему на шею, и еще какой-то пакет. Шпагу передал царскому духовнику местному священнику Васильеву, которую тот то ли увез на дальнюю заимку, то ли колчаковцы при обыске отобрали. Остальное было у фрейлины — она за границей — и умершей монашки.

Вторая: шкатулка, попавшая через начальника царской охраны полковника Кобылинского к пароходовладельцу Печекосу. Он был поляк, католик. Распоряжалась отбором сама императрица, составлял списки, все распределял гувернер наследника Жильяр. Он успел уехать на родину в Швейцарию, Васильева и Кобылинского к 1933 г. уже не было на свете. Живые свидетели не молчат, но тайники никак не обнаруживаются.

В недостатке усердия чекистов обвинить нельзя. Работала типовая схема: допрос — арест — второй допрос, на котором признают, что на первом говорили неправду. Внутрикамерная разработка, провокации, угрозы: «Последний раз требуем рассказать советской власти тайны, скрываемые Вами… За сокрытие их с Вами будет суровая расплата, и не только с Вами и даже с родственниками в целом». Били? Смотрю на подписи жены полковника Кобылинского, а допрашивали ее, судя по материалам дела, 27 раз. Ясные поначалу, ровные буквы (почерк-то учительский, в Тобольске Клавдия Михайловна несколько месяцев обучала царских детей) день ото дня, месяц от месяца теряют твердость, превращаются в дрожащие закорючки.