Было пять часов вечера. Я выпил в баре коктейль и вышел из гостиницы. Из-за сильного ветра я не пошел по тропинке, выходящей за разрушенную каменную дамбу. От гниющих водорослей исходил сильный сладкий запах; почва служила последним пристанищем для отходов города и моря: сигаретные пачки, ракообразные, обрывки лески, банки из-под пива. Рядом с дамбой двое мальчишек толкали кончиками палок какую-то непонятную фигуру, валявшуюся на песке. Приблизившись, я увидел, что это был дохлый тюлень.

Из книги Нембору, которую я перевел с излишней тщательностью, я понял, что вне и внутри вещей нас подстерегают условности и что, куда ни взгляни, не найдется такого места, даже в восьмидесяти километрах пустыни, где бы не было Символа, Предписания, Послания.

Я приблизился к мертвому животному. Недовольные или напуганные, мальчишки убежали. Пожалуй, они тоже нашли в теле тюленя форму некоего Начала.

Я перечел то, что только что написал, и нашел несколько необязательных слов с заглавной буквы; очевидно, в виде компенсации за написанную несколько раз мою фамилию — Де Бласт — с маленькой буквы.

Когда я искал в регистрационной книге гостиницы имя Анны Деспина среди других имен, написанных неразборчивым почерком, я прочел свою фамилию, как «Де Власт».[5]

Я не заметил, как появился консьерж, который выхватил книгу у меня из рук. Я был вынужден обратиться к нему с вопросом, он помедлил с ответом и все-таки бросил в конце концов с высокомерным видом: номер 207.

На мгновение я задумался, не спросить ли, прибыла ли она одна, но это было бы унизительно. Я позвонил из автомата, стоящего в холле. Нас разделяло всего два этажа, но, казалось, она находится на другом конце света.

— Анна?

— Кто это?

— Мигель.

Когда проходит пять лет, следует добавлять фамилию; когда проходит десять, не остается вообще никаких общих воспоминаний или особых знаков. Однако десяти лет еще не прошло.

— Заходи, — сказала она, как если бы мы расстались вчера вечером.

Я поднялся по лестнице бегом и сбил дыхание. Она ждала меня у открытой двери; желтое платье, влажные волосы.

Я обнял ее. Есть ощущение deja vu, но есть и другое — более редкое и более тайное — его называют jamais vu:[6]когда чувствуешь, что нечто знакомое и повседневное вдруг становится новым, и тебе кажется, что ты никогда раньше не переживал этого ощущения. В это мгновение двое сливаются воедино.

Она взяла мою левую руку.

— Ты женат.

— Да, уже пять лет.

— Я ее знаю?

— Нет. Ее зовут Елена.

— Где ты с ней познакомился?

— В одном издательстве. Ей было поручено звонить мне ежедневно и справляться о переводе, который я должен был сделать. Я просыпался в девять утра с ее звонком. В издательстве мне доверяли, но Елена, которая была новичком, почему-то вбила себе в голову, что никакого перевода не существует, что я их обманывал и не перевел еще ни единой строчки. У нас с ней установились натянутые отношения, которые закончились браком.

Анна мне рассказала, что была замужем за канадским инженером, что в течение последних лет сменила шесть стран — искала место, где могла бы остаться, но пока не нашла.

— Иногда я иду по улице какого-нибудь города и представляю, что увижу окно, а через него — комнату, и мне что-то подсказывает: вот это место. Ничего особенного, но мне как бы дается сигнал. Откуда-то издалека.

На кровати лежал пустой чемодан, одежда уже была разложена по полкам в шкафу. Анна, как и всякая женщина, не могла избежать чисто женской привычки придавать гостиничному номеру видимость уютного дома.

— Я не знала, что ты приедешь, — сказала она. — Я чуть было не отменила поездку. Время от времени до меня доходили новости почти обо всех. Но о тебе — нет. Ты — человек-невидимка.

Она спросила, чем я занимался в последние годы. Я перечислил свои переводы, места работы, некоторые подробности своего брака. Но в нашей беседе не было искренности и подлинного, настоящего взаимопонимания людей, которые давно и хорошо знают друг друга; это был просто спокойный разговор двух малознакомых лиц. Мы обменивались словами с нарастающим раздражением. Было много всего, о чем я хотел ей сказать, но не сказал ничего.

Анна пошла в ванную комнату и включила фен. Она что-то сказала мне; шум заглушал и ее, и мои слова и спасал нас от ставшей ненужной беседы.

— Подожду тебя внизу, — крикнул я; она кивнула мне: да. Как только я вышел из комнаты, она выключила фен.

В баре я сел за столик, занятый двумя уругвайскими переводчиками. С тем, который постарше, Васкесом, мы встречались в различных издательствах, второго — молодого и одетого с неуместной официальностью — я не знал. Васкес переводил детективы для издательства «Rastros у Cabalto». Молодой слушал Васкеса с тем почтением, которого заслуживает лишь тот, кто умеет вспоминать о прошедших событиях с долей юмора и расцвечивать эти воспоминания анекдотическими подробностями.

— Я как раз рассказывал коллеге, что однажды потерял оригинал гангстерского рассказика «Ящерица в ночи». Забыл его на скамейке на ипподроме. Вы мне поверите, если я скажу, что никогда не ходил играть, а только смотреть на лошадей?

Молодой человек, его звали Ислас, улыбнулся.

— Я позвонил издателю, он мне сказал, что у него нет копии и что перевод ему нужен через два дня. Какой рисунок был на обложке, спросил я. Мужчина в маске вонзает кинжал в грудь бомжихи. Говорится ли в аннотации, где происходит действие? В Нью-Йорке. Я всю ночь просидел над переводом потерянной книжки. «Ящерица» получилась весьма неплохо — выдержала три издания.

Он рассказал еще несколько совершенно анекдотических историй — о своей работе на подпольные издательства, об аферах при приобретении авторских прав за границей, об ошибках некоего переводчика, которые впоследствии нарекли признаками гениальности автора, но я, хотя и смеялся от души, все равно не мог уделить ему того внимания, которого он заслуживал. Когда все твои мысли заняты женщиной, ты уже не обращаешь внимания на остальных.

— Бласт, что происходит? Чем ты так озабочен? Мы приехали сюда отдыхать, а не страдать.

— Голова болит, — солгал я.

— Это невроз переводчика. Девяносто процентов переводчиков страдают от жутких мигреней, — обратился Васкес к молодому. — Де Бласт переводит с русского. И с французского тоже, но это — никакая не заслуга: переводчиков французского — как песку морского.

— А как получилось, что вы выучили русский? — спросил Ислас.

Васкес ответил вместо меня, напустив на себя при этом заговорщицкий вид, вроде как он говорит по большому секрету.