Страшно было только в самый первый раз лет в десять. Когда нас отловили на чердаке девятиэтажки с полиэтиленовыми мешками и клеем «Момент»…

Сейчас я уже не помню, кто первый и когда предложил посмотреть мультики. Но это действительно было здорово. Немного клея в пакет, помахать, чтобы он надулся и запах перемешался с воздухом. Нырк внутрь — в иную реальность.

Это повторялось почти ежедневно, пока нас не стало на одного меньше. Полиэтилен должен быть прозрачным, чтобы можно было видеть глаза. Когда приятель начнет глубоко засыпать, закрывая веки — успеть сдернуть мешок с головы.

Почему Длинный этого не сделал, когда Жаба закрыл глаза и повалился на бок, я не знаю. В этот момент в моем сознании уже радостно скакали радужные человечки, сталкивались, превращаясь в причудливых веселых монстров, а затем куда-то бежали, зовя меня за собой. Я летел за ними, отталкиваясь от воздуха, не чувствуя под собой опоры. Не задумываясь о том, куда они меня завлекают. И только где-то глубоко внизу разверзалась черной пропастью осевшая в памяти реальность существования, которая страшила возвращением на деревянные неотесанные лежанки чердака, необходимостью идти в школу, получать подзатыльники от родителей и учителей за невыполненное домашнее задание.

Сон прошел, и я услышал тянущийся, словно разматываемая нить, изредка прерывающийся звук, похожий на писк комара — это плакал Длинный. Всхлипывая, сидел на прожженном старом полосатом матрасе и тихо протяжно скулил, как-то тоненько, иногда замирая, словно переходя на неулавливаемую ухом частоту. Периодически поднимал вверх лицо и глядел в маленькое чердачное окно, словно ожидая появления оттуда своего ангела-хранителя.

Из его носа гусеницами ползли вниз зеленые сопли. Они останавливались над верхней губой, сильно вздернутой вверх, где смешивались с текущими из глаз слезами. Размазывались рукавом по щекам и, высыхая, становились похожими на торчащие в стороны и вверх смешные усы кота Базилио из детской сказки.

Длинный рассказывал, что его шрамы — это результат драк с соседскими подростками. Но я-то слышал от его бабки, что он родился с приросшей к носу губой, отчего ее потом разрезали. И поскольку я никому не рассказывал эту историю, Длинный всегда меня защищал. Хотя не только меня. Он хотел быть похожим на справедливого шерифа из американского боевика. Был на пару лет старше нас и выше на целую голову.

Позже он рассказывал, что там, на чердаке, глядя на свет, идущий с неба, молился, чтобы все изменилось, время вернулось обратно. В обмен обещая все, что у него было….

Наверно, его богатство никого не прельстило. А может, никто его не услышал или он говорил это не теми словами.

Наверно, теперь Длинный знает нужные слова. Он не хотел воевать как Потап и вместо армии ушел в Череменецкий монастырь….

Потап еще сидел с мешком на голове, ничего не замечая. Его веки периодически приподнимались, открывая белки глаз с закатившимися зрачками. Через прозрачный целлофан его лицо казалось неестественно надутым, заполнившим все пространство пакета с торчащими в стороны углами ушей, которые еще не успели расправиться, и требовалось подкачать немного воздуху.

Он что-то бормотал, изредка радостно вскрикивая и дергая правой рукой, словно хотел кого-то схватить, но это ему не удавалось. Иногда он приоткрывал свои губы и резко плевался сквозь зубы, с шипением и пузырями выбрасывая воздух, похоже на изображаемую стрельбу. Тогда его лицо становилось напряженным, перекашивалось нервной гримасой. Из нас всех только он не видел во сне веселых человечков. Придя в себя, он говорил, что ему чудилась война с чудищами.

Через десять лет она уже не будет ему сниться. Она будет вокруг него. Потапов Серега будет воевать в Чечне и там погибнет. Он даже не успеет ничего нам о ней рассказать. И мы не узнаем что это такое в реальности.

Похоронку принес военком пятнадцать лет назад, а кажется как вчера. Стояла обычная питерская осень. Серые облака, серые дома, серые лица. В маленьком сером пазике, автобусе с траурными военными номерами на черном фоне, нас, его однокашников, было трое. Остальные места были заняты родственниками: женщинами в плащах и черных платках, мужчинами в истертых, оттянутых книзу, кожаных куртках с множеством карманов. Впереди расплескивая грязь в стороны, ехал военный уазик, предоставленный военкоматом. Идущие на кладбище граждане шарахались в стороны, боясь быть обрызганными, с испугу крестились.

Тогда я впервые увидел, как провожают героев. Как майор зачитывает приказ, а потом пятеро солдат по команде салютуют из калашей в воздух.

На звуки выстрелов стоящие у других могил люди едва повернули головы, и я совершенно не почувствовал той торжественности, о которой говорил офицер, и того героизма, который проявил наш друг.

Я пытался представить, как Серега бросается грудью на амбразуру или, обвязавшись связкой гранат, ложится под вражеский танк. Это я видел когда-то в кино. Но никак не мог осмыслить, за что же все-таки он там воевал, если эта единая наша страна где на всех танках и дотах красуются пятиконечные звезды.

Уазик с военными уехал, предоставив родственникам прощаться. И казалось, что я с Длинным и Шмелем здесь совсем не при чем, забрели сюда случайно. Гроб был совсем не цинковый как говорили в военкомате, а походил на обыкновенный ящик для упаковки крупногабаритных грузов. Просто его не открывали. И мы не знали, был ли там внутри Потап или нет. Он словно опять прятался от нас в полиэтиленовый мешок, теперь уже из дерева, и продолжал смотреть там свои мультики, отгородившись от равнодушного безликого мира. Этот мешок уже никто не сможет сдернуть с него.

Потап писал, что служит на юге, где очень сухо и всегда хочется пить. Теперь Родина щедро вернула ему недостающую влагу. Гроб опускали почти в воду. Дождевые ручейки, размывая стенки могилы, устремлялись вниз, пытаясь наполнить любое углубление когда-то необходимой Потапу водой.

Видел ли Серега в глюках свое будущее, я не знаю. Он не рассказывал об этом. Но из всех нас только он один не смеялся под действием клея, а жутко гримасничал и выдавливал слюну сквозь зубы. Иногда нам казалось, что он передразнивает нас, притворяясь. Пользуясь прозрачностью своего фирменного пакета, открыто издевается над нашим развлечением. Только ждет случая, чтобы рассмеяться нам в лицо.

Когда гроб опускали в могилу, одна из строп соскочила, зацепившись за угол крышки, и в качнувшемся саркофаге что-то подозрительно чмокнуло. Словно там внутри вновь прозвучал Серегин плевок. Уже последний. Неизвестно в чей адрес. Эту тайну он унес с собой.

Шмеля уже не было рядом с нами на чердаке. Как потом выяснилось, он убежал за врачами и, поскольку, выскочив из парадной, уперся в здание отдела милиции, то был тут же схвачен стоящими на крыльце милиционерами, у которых и попросил вызвать врачей. Те вызвали скорую, но и сами полезли к нам в гости.

Если сказать точнее, то чердак этот был не наш. Его присмотрели местные бомжи и затащили с помойки наверх всякую утварь, которая могла пригодиться для проживания.