– Фегор! – испуганно вскрикнула Фульвия, задрожав всем телом. – Шпион! Шпион Совета Ста Четырех! Мы погибли!

– Еще нет! – отозвался Хирам. – Он не мог подслушать нас, но он рыщет тут, и… эту гадину надо раздавить, Сидон! Подай лук и стрелы!

А через секунду в воздухе послышался характерный свист летящей стрелы, а вслед за ним крик ярости и боли.

– Попал! – сказал Хирам, опуская лук. – Сидон! Пойди, прикончи ядовитую змею, ползающую вокруг нашего убежища.

Гортатор бросился на берег.

– Ну что? Убит? – спросил его Хирам, когда гортатор вернулся на судно.

– Нет, господин. Он исчез, словно провалился сквозь землю.

– Кто такой этот Фегор? – обратился Хирам к Фульвии. – Кажется, ты знаешь его хорошо, дитя?

– Я уже говорила тебе: человек, опаснее которого нет во всем Карфагене! Он часто бывал в доме вождя войск, Фамбы, жене которого я принадлежала как рабыня. Он… он хотел, чтобы я стала его женой. Но когда он говорил мне о своей любви, я… я думала о своей далекой родине, о нашем домике. Мне представлялось, что я снова там, свободная и счастливая. И ты снова с нами.

– Ну, будет, дитя, – ласково остановил ее Хирам. – Ты совсем устала. Тебе надо пойти поспать.

Фульвия повиновалась, но, уходя, она тяжело вздыхала, и печаль омрачала черты ее лица.

– Завтра вечером, – сказал Хирам гортатору, – я иду на свидание с Офир.

Занялся новый день. Порт Карфагена сразу ожил. Десятки, сотни тысячи моряков сходили на пристань со своих кораблей. Боевые галеры, которые на ночь выходили в море на защиту порта от возможного внезапного нападения римского флота, возвращались теперь на свои стоянки. На пристани кипела обычная деятельность: рабы, по большей части военнопленные, выгружали с судов, прибывших в порт гордого Карфагена, медь Испании, олово туманной Британии, драгоценные шелковые ткани Малой Азии.

Другие ватаги грузчиков в свою очередь наполняли трюмы готовящихся к отплытию судов товарами Карфагена:

пурпурными тканями, чудной чеканной работы посудой, статуэтками – всем тем, чем славился Карфаген на протяжении многих веков.

Тот, кто увидел бы в этот час судно Хирама, поразился бы: за короткое время после возвращения Хирама и его воинов с берега гемиола, словно по волшебству, потеряла свой обычный вид полувоенного судна, да потеряли вид воинов и люди экипажа. Теперь вся палуба была завалена кипами богатых тканей Малой Азии и великолепными цветными вазами, изделиями из черного дерева и слоновой кости. По этой причине гемиола ничем не отличалась от сотен судов, заполнивших порт Карфагена, и казалась самым обычным торговым кораблем, пришедшим сюда, чтобы на рынках Карфагена сбыть дорогой товар. Вышедшая из каюты Фульвия глядела на всю эту роскошь с вниманием, в котором была и доля легкой иронии.

– И ты, Хирам, – сказала она, улыбаясь, – подался в торговцы?

Вместо ответа Хирам мощным ударом меча разрубил пополам лежавший рядом с ним рулон драгоценной пурпурной материи и столкнул его в море.

– Я – воин! – сказал он. – Если я позволил убрать гемиолу этими тряпками, выставить эти безделушки, то только для того, чтобы не выдать самого себя. Вы, дети Италии, презираете карфагенян за их склонность к безумной роскоши, за их изнеженность. Но меня можно не презирать. Я – воин, воин! Я отношусь к вещам так же, как те, кто живет в Италии, те, которым будет принадлежать весь мир.

– И твоя родина? – волнуясь, сказала Фульвия. Хирам нахмурился. В глазах блеснул мрачный огонь.

– Горе тому, кто сам не может защитить себя! – промолвил он с горечью. – Горе тому, кто презрел меч ради вечных празднеств, кто губит свои силы в оргиях, а для защиты набирает орды продажных наемников. Горе, горе Карфагену!

В этот момент к борту гемиолы подошла шлюпка. На веслах сидели четверо мускулистых гребцов, а на других скамьях -семь человек в роскошных нарядах.

– Здесь чем-нибудь торгуют? – донеся до слуха Хирама вопрос одного из них.

Хирам усилием воли разогнал набежавшие на его лоб морщины и, склонясь над бортом, ответил:

– Конечно! Всем, что дает на продажу Тир, и всем, что посылает миру Кипр!

По спущенному трапу три негоцианта поднялись на гемиолу и пошли по палубе, рассматривая выставленные для продажи товары. Фульвия следила за каждым их движением. Ее взор неотступно следовал за одним из них. Он был самым молодым из троих, но его лица почти не было видно. Казалось, он тщательно скрывал свое бледное лицо от чужих глаз. Но его уловка не удалась.

– Это он. Фегор! – промолвила девушка, содрогаясь и показывая Хираму взглядом на пришедшего.

– Я убью его! – пробормотал Хирам.

– Чтобы погибнуть сейчас же? – чуть слышно прошептала девушка.

– Но тогда – что делать? Он видел тебя!

– Но он еще не открыл твою тайну, Хирам!

– Хорошо. Тогда попытаемся узнать, что нужно ему. Но… но ты не любишь его?

Девушка вместо ответа гневно блеснула прекрасными очами.

Два пожилых негоцианта усердно рассматривали товары, которыми была завалена вся палуба гемиолы. Фегор же, пользуясь тем, что Хираму пришлось давать покупателям кое-какие объяснения, незаметно приблизился к Фульвии и заговорил с нею.

– Итак, ты спаслась и ты здесь! Это радует меня, хотя ты постоянно высказывала мне свою неприязнь, – сказал он. – Но кто эти люди? Почему они спасли тебя? Ты их давно знаешь?

Фульвия отвечала холодно и сдержанно:

– Кто эти люди? Сам видишь: торговцы из Тира. Почему они спасли меня? Потому что сжалились надо мною. Ты так любил меня и жалел меня, по крайней мере на словах, что не ударил пальцем о палец ради моего спасения!

– Я не мог! Клянусь, я ничего не мог сделать! – пробормотал несколько сконфуженно шпион Совета Ста Четырех. – Но. поверь, я люблю тебя!

– Оставим это! – перебила его девушка. – Ты спрашиваешь, знаю ли я их? Да. Со вчерашнего дня. Как их зовут? Мои спасители – вот как!

Фегор испытующе посмотрел на девушку, потом оглядел гемиолу и снова обратился к Фульвии:

– Так как? Они оставили тебя здесь, при себе? Финикийцы привыкли похищать женщин. Ты теперь рабою у них?

– Нет! – коротко ответила Фульвия.

– Но тогда почему ты не возвращаешься домой? Твоя мать вся извелась из-за тебя. Она знает, что ты избегла участи быть принесенной в жертву Молоху, и жаждет увидеть тебя, обнять свою доченьку. Я все видел и рассказал ей. Ты должна сегодня же вечером быть в доме матери. И запомни:

мне не нравятся эти люди!

– Но они спасли меня.

– Тем хуже для них. Одного моего слова достаточно, чтобы погубить их, и я сделаю это. Но если ты вернешься сегодня вечером под кров твоей матери, я промолчу. Ты пойми: