— Я… Это трудно сразу объяснить. Здесь невозможно. Пойдемте.

Он снова пытается взять меня под руку.

— Пустите! Оставьте меня!

Я вырываюсь и, не дожидаясь конца ритуала, бегу с кладбища.

Когда я стал убийцей? Прикидываю и так и сяк, пытаюсь вспомнить — не выходит. Не то чтобы этот вопрос меня сильно мучает, в сущности, мне наплевать, но хотелось бы все-таки понять. Отец умер двенадцатого июня, но это ничего не значит. Он мог умереть и одиннадцатого, и тринадцатого, и любого другого числа. Двенадцатого убийцей стал он, а когда я? Когда обнаружил тайник? Черт его знает, когда это было. В мае, не позже середины. Но одно могу сказать точно: в субботу. По субботам я менял ему белье, с самого утра, перед тем, как приступить к уборке в квартире. Перестилал постель и обнаружил тайник. В прорехе матраса (он специально ее проделал — думаю, ножницами) отец спрятал пузырек. В нем уже накопилось пять таблеток — снотворное, я узнал эти таблетки по форме и цвету, ведь каждый вечер сам ему и выдавал вместе с обезболивающим. Нет, не в тот момент я стал убийцей, когда обнаружил тайник, потому что не понял, для чего именно он таблетки прячет. Тогда у меня вот какая мысль возникла: притворяется, не так он и болен, как хочет показать, раз не пьет то, что ему прописал доктор, надо получше осмотреть матрас, наверняка тут найдутся и другие лекарства. И еще: может, он вообще давно уже в состоянии ходить, и ходит по квартире, когда я на работе, подсмотреть бы как-нибудь, застукать его на месте преступления, только перехитрить его трудно. Я посмотрел на отца, сжимая в руке пузырек. Он сидел на стуле, куда я его перенес на время смены постели: тощие ноги, рахитичные плечи, седые волосы, лицо какое-то тупое — нет, вряд ли он может еще выкидывать такие фортели. Тогда зачем прячет лекарство? И тут меня осенило. Я сунул пузырек на место, в тайник, достелил постель и положил отца. Вот, значит, в какой момент я стал убийцей — когда пузырек назад сунул, а отцу-то ничего и не сказал, даже виду не подал, что знаю. Или нет, не тогда — я ведь еще не был до конца уверен, я проверить хотел. Проверить и уличить, сказать: вот, значит, что мы задумали, а кто мне все детство мозги компостировал: настоящий мужчина должен быть сильным? А сам-то? Где же теперь твоя сила, которой ты всех достал уже?

Я едва дождался следующей субботы. Таблеток в пузырьке стало ровно на семь больше. Но я не уличил его, злорадствовать настроение пропало. Я… положил пузырек на место. Вот с этого-то момента и стал убийцей.

Тоже нет. Помню, мне подумалось: все это просто его штучки. Да чтобы он себя убил — никогда! Хоть и спекся, да всех еще переживет. Это он надо мной новое издевательство придумал, мол, видишь, до чего ты меня довел — жить не хочется. Он всегда надо мной измывался! И в детстве, и вообще всю жизнь! Ни во что не ставил, считал неудавшимся ребенком: и учился я плохо, и постоять за себя не мог, и спортом никаким не занимался. А он все мог и всем занимался и ужасно гордился собой. Особенно тем, что закончил институт. Если бы он так плешь этим институтом не проедал, я, может быть, тоже поступил бы. А так специально после восьмого класса в училище документы подал, назло ему. Ну и что! Теперь не жалею, специальность у меня хорошая — сборщик мебели, с моими руками в наше время не пропадешь, а закончил бы, как отец, институт физической культуры, и что? В школу на пять тысяч идти? Спасибо, не надо, и без высшего образования обойдемся.

Так вот. Не поверил я в то, что он может себя убить, значит, не стал еще соучастником убийства. Не стал. Но подумал: а вдруг все же?… И жутко мне сделалось, и как-то… не знаю, весело, что ли? Я начал представлять жизнь без отца. Вся квартира в моем распоряжении, все время в моем распоряжении, никто на мозги не капает, что хочу, то и делаю.

Но убил я его не поэтому. Почему, трудно сказать.

Я его не любил — это правда. И он меня никогда не любил — это тоже правда. Но не из-за нелюбви я позволил ему умереть — ждал его смерти. Не знаю из-за чего.

Получается, я убил его просто так? Как убивает маньяк?

Нет, и это неправда.

Он умер двенадцатого июня. Его тайник я обнаружил в середине мая. Почти месяц ждал его смерти. Странное это было состояние, ничего подобного я раньше не испытывал. Приходил с работы, выкладывал продукты в холодильник, принимал душ, ставил чайник и только потом шел к нему в комнату. Несколько раз было так, что он крепко спал, но ведь с порога-то не поймешь, спит человек или… Становилось страшно и в то же время… трудно объяснить как. Однажды я сказал себе: ну вот и все, — а он пошевелился и открыл глаза.

Но вот о чем я все время думал: знает он или нет, что я знаю? Иногда мне казалось, знает, иногда — нет. Сейчас я уверен: знал. Не мог же он всерьез надеяться, что я, перетряхивая его постель каждую субботу, не обнаружу тайник? Получается, он понимал, что его сын, по существу, убийца?

Когда он умер — не в тот вечер и не в ту ночь, а через некоторое время, позже, тогда я был занят другим, — я вдруг испугался: отец не из тех людей, которые пропустят удовольствие отомстить. Так вот, не оставил ли он где-нибудь записки, не послал ли письма, в котором написал бы о том, что я все время знал о готовящемся самоубийстве и не предотвратил его? К нему иногда заходила соседка, когда я был на работе. Она, кстати, и вызвала тогда скорую. Что, если записка у нее? Я к ней долго потом присматривался, даже несколько раз приглашал в гости — не на поминки, это само собой, а так, на чай по-соседски. Не смог до конца понять: вроде вела себя обычно, но кто знает.

Я до сих пор не уверен, что не существует такой записки. Скорее всего, она существует. Но где? У кого? И чем мне это может грозить?

В сущности, не это важно. Важно то, что при жизни он знал. Никогда ему этого не смогу простить! Может быть, я за это его убил? Он все время знал и не показывал виду, он смеялся надо мной, когда я за ним ухаживал (особенно, наверное, когда перестилал постель по субботам).

Впрочем, и тут промахнулся — не за то, что он надо мной смеялся, я убил его. И не за то, что он позволил себя убить. Наверное, я никогда не смогу до конца понять причины. Скорее всего, так: я его просто убил.

Пришел с работы в тот день я как обычно, даже не задержался ни на минуту. Не думалось мне, что это сегодня произойдет. Иду двором, вижу — «скорая» у подъезда. Ну, «скорая» и «скорая», в нашем подъезде пятьдесят с лишним квартир. Сердце, конечно, екнуло, но… Пока на этаж свой не поднялся, все не верилось. А тут смотрю — дверь нараспашку, голоса в квартире, всхлипывает кто-то. Захожу — и все понимаю.

Я много раз представлял себе этот момент: как я прихожу с работы и нахожу отца мертвым. Готовился к нему. Думал так: прежде всего нужно вызвать скорую, притвориться непонимающим. Они приедут, скажут: все кончено, усадят на стул, принесут с кухни воды, станут утешать — я буду убит горем. Главное было не сфальшивить.

Я вошел в квартиру и натолкнулся на соседку. Это она всхлипывала.