— Что случилось? — восклицала она. — Что случилось?

Прежде чем полицейский успел открыть рот, миссис Уилкокс, сверкая глазами от гнева и лопаясь от собственной важности, чуть не брызгая слюной, принялась рассказывать. Полицейскому, очевидно, хотелось избавиться от нее, но это не так-то просто было сделать. К тому же именно миссис Уилкокс первой очутилась на месте. Она знала все. Я слышал бессвязные фразы, которые она выпаливала очередями:

— Стукнул по голове… жуткие ссадины… следы по всему паркету, где он тащил ее… везде… дьявол, а не человек… голова на подушке в газовой духовке… бедняжечка… я пришла точно в девять двадцать… всегда прихожу в это время в среду вечером, мы вместе смотрим цветной телевизор… черный ход как обычно открыт… и нахожу записку на кухонном столе…

Женщина, лежавшая на полу, вдруг изогнулась с тяжелым вздохом, издала несколько хриплых рыдающих стонов, словно животное в родовых муках, а потом поднялась и довольно связно заговорила:

— Я ее не писала! Не писала!

— Вы хотите сказать, что мистер Винсон пытался убить ее? — не веря своим ушам, спросила Вера, переводя взгляд с миссис Уилкокс на непроницаемые настороженные лица полицейских.

— Ну, миссис Уилкокс, теперь, когда здесь врачи, вы можете идти домой, — произнес полицейский. — Наш сотрудник заедет к вам позднее, чтобы записать ваши показания. О миссис Винсон мы позаботимся сами. Вам тут больше делать нечего. — Он повернулся к нам с Верой. — Если вы были здесь сегодня вечером, я бы хотел с вами поговорить. За мистером Винсоном уже послали в шахматный клуб. Не будете ли вы любезны подождать в гостиной?

— Но если он ударил ее так, что она потеряла сознание, а потом засунул ее голову в духовку, почему она не умерла? — удивилась Вера.

Ответила ей миссис Уилкокс, победно обернувшись, когда ее уже вели к выходу:

— Переоборудование, вот почему. С сегодняшнего утра нас перевели на натуральный газ. Ну, из Северного моря. Он не ядовитый. В начале десятого сюда приходили двое из газового управления.

Эмили Винсон укладывали на носилки. До нас донеслось ее высокое жалобное завывание:

— Я пыталась объяснить ему. Помните? Вы слышали, что он ответил? Я пыталась.

Предсмертная записка фигурировала на суде над Винсоном в качестве улики. Графолог из лаборатории судебно-медицинской экспертизы установил, что она была умелой подделкой, однако это не почерк миссис Винсон. Эксперт не мог определить, была ли записка делом рук ее мужа, хотя написана она оказалась на листке, вырванном из блокнота, найденного в его письменном столе. Почерк не походил на обычный почерк обвиняемого, однако, по мнению эксперта, записка точно не была написана миссис Винсон. Он привел технические доказательства, подтверждающие его вывод, присяжные уважительно выслушали их, но не удивились. Они и так знали, что миссис Винсон записки не писала. Она сказала им это, стоя на свидетельском месте. К тому же им самим было ясно, кто ее написал.

Имелись и другие доказательства. Заявление миссис Уилкокс, что «на паркете повсюду были следы», свели к одной длинной, но неглубокой двойной царапине в гостиной у входа. Однако это была весьма важная царапина. Она осталась от каблуков Эмили Винсон, а на них обнаружили частицы мастики для полов, которой пользовались в доме. Не на подошвах, а на боковых поверхностях ободранных каблуков. А в царапине на паркете нашли следы ее обувного крема.

Для дачи показаний вызвали также специалиста по отпечаткам пальцев. До того момента я не задумывался о том, что подобные специалисты обычно бывают штатскими. Унылая, наверное, работа постоянно и дотошно обследовать поверхности в поисках сплетений и завитков, выдающих преступника. Вредно для глаз. В данном случае знаменательным оказался факт, что не было обнаружено вообще никаких отпечатков. Газовые краны были тщательно протерты. Я увидел, как присяжные буквально вскинулись при этой новости. Это было явной ошибкой преступника. Обвинению не следовало указывать на то, что на кранах должны были остаться отпечатки миссис Винсон. В конце концов, ведь это она готовила еду для гостей. Более опытный убийца просто надел бы перчатки, существовавшие отпечатки он бы, конечно, смазал, однако был бы уверен, что не оставил своих. Протирать газовые краны было чрезмерной предосторожностью.

Эмили Винсон, тихая, расстроенная, но любезная, с явной неохотой свидетельствующая против мужа, держалась на свидетельском месте весьма уверенно. Я с трудом узнавал ее. Нет, она не сообщала мужу, что они с миссис Уилкокс договорились вскоре после девяти часов вместе посмотреть телевизор. Миссис Уилкокс, жившая неподалеку, всегда по средам приходила провести с ней часа два, когда мистер Винсон отправлялся в свой шахматный клуб. Нет, она предпочитала не рассказывать об этом мистеру Винсону. Он не любил, чтобы в дом приглашали посторонних. Смысл этого сообщения дошел до присяжных так же ясно, как если бы она открыто сформулировала его. Перед ними предстала картина: затравленная, малообразованная жена, тоскующая по человеческому общению, в котором муж ей отказывал, виновато смотрит популярное телешоу со своей прислугой, когда уверена, что муж их не застигнет. Я взглянул на неподвижное, словно маска, гордое, непреклонное выражение лица Винсона, на его руки, стиснутые над перилами барьера, и вообразил себе, что́ он мог думать в тот момент и сказать: «Разумеется, у тебя достаточно возможностей пообщаться с миссис Уилкокс и послушать ее разговоры, не слишком, полагаю, интересные, и без того, чтобы приглашать ее в свою гостиную. Эта женщина должна знать свое место».

Процесс не занял много времени. Винсон не привел никаких доказательств в свою защиту, лишь настойчиво твердил, глядя прямо перед собой, что и не думал убивать жену. Адвокат делал все что мог, но его упорство было упорством человека, смирившегося с поражением, а присяжные имели вид людей, чрезвычайно довольных тем, что на сей раз столкнулись с совершенно ясным делом, не вызывающим сомнений. Вердикт был предрешен. Последующий бракоразводный процесс прошел еще быстрее. Не составляет труда убедить судью в том, что брак распался, если твой муж отбывает наказание в тюрьме за попытку убить тебя.

Через два месяца после решения суда о расторжении их брака мы с Эмили поженились, и я по-хозяйски вступил в георгианский дом с видом на реку и мебелью эпохи Регентства. В этом смысле я точно знал, что́ получаю. Относительно жены подобной уверенности не испытывал. Было нечто тревожное, даже немного пугающее в той убедительности, с какой она выполнила мои инструкции. Конечно, это не составляло особого труда. Мы все спланировали вместе в те часы, когда Эмили позировала мне для портрета. Я дал ей фальшивую предсмертную записку, написанную мною на листке, который она вырвала из блокнота мужа за несколько дней до того, как наш план созрел окончательно. Мы знали, когда произойдет переключение газа. Эмили, как я ей велел, положила записку на кухонный стол, потом поцарапала каблуки своих туфель, проведя ими по натертому полу. Она превосходно справилась даже с единственным каверзным пунктом: стукнулась о кухонную стену затылком достаточно сильно, чтобы на нем образовалась впечатляющая ссадина, но не настолько, чтобы вырубиться и сорвать завершающие приготовления: положить подушку для головы в духовку, повернуть краны и пустить газ, а затем тщательно вытереть их носовым платком.