На сумасшедшем грузовичке мы подъезжаем к Складу, и... ну, для начала до меня доходит, что люди типа Лоис, Стюарта и Черной Марии составляют умеренное, склонное к осторожности крыло "Веселых Проказников". Склад расположен на Харриет-стрит, между Ховардом и Фолсом. Как и почти весь Сан-Франциско, Харриетстрит застроена деревянными домами с окнами-фонарями, и все дома выкрашены в белый цвет. Однако Харриет-стрит находится в районе притонов и, несмотря на весь свой грим, выглядит так. словно на нее выползли в сумерках человек сорок пять пьянчуг, умерли там, почернели, раздулись и лопнули, выпустив наружу целый поток спирохет, которые проникли в каждую доску, каждую планку, каждую щель, каждую щепку, каждую каплю распыляемой краски. Оказывается, Склад - это, на самом деле, гараж на первом этаже заброшенной гостиницы. В последний раз коммерчески он использовался как пекарня. Мы останавливаемся у гаража, а там стоит грузовик, выкрашенный синей, желтой, оранжевой и красной красками дневного свечения, с выведенным громадными буквами на капоте словом "ОБМАН". Из темного нутра гаража доносятся звуки пластинки Боба Дилана с его небрежной гармоникой и голосом, как у Эрнеста Табба: фальшивящим и осипшим от монотонных полулюбительских песнопений...

Внутри, в громадном помещении, полнейший беспорядок, который отчасти создает нечто, похожее поначалу во мраке на десять-пятнадцать ходячих американских флагов. Флаги оказываются мужчинами и женщинами, большинству из которых едва за двадцать, в белых комбинезонах того типа, что носят рабочие в аэропорту, только с пришитыми где только возможно кусками американского флага - в основном звезды на синем фоне. но кое у кого на штанинах вертикальные красные полосы. Кругом стоят театральные подмостки, завешенные вместо занавеса одеялами, вдоль стен свалены грудами целые ряды выдранных где-то с корнем театральных кресел, металлолом, канаты и балки.

Одно из приспособленных под занавес одеял отодвигается, и со сцены высотой футов девять спрыгивает на пол невысокая фигура. Оказывается, это паренек футов пяти ростом с чем-то вроде авиаторского шлема времен первой мировой войны на голове... он весь в светящихся вихрях, зеленых и оранжевых. Даже башмаки. Такое впечатление, будто он подпрыгивает над двумя флюоресцирующими шарами. Наконец он останавливается. У него славное личико с большими усами и огромными глазами. Глаза прищуриваются, и на лице вдруг появляется ухмылка.

- Я только что пристукнул там, наверху, восьмилетнего мальчика,говорит он.

После чего он принимается гнусаво хихикать и, весь сверкая, вприпрыжку несется в угол, в самую груду мусора.

Все смеются. По-видимому, это нечто вроде традиционной семейной шутки. По крайней мере, я единственный, кто оглядывает подмостки в поисках останков.

- Это Отшельник.

Через три дня я вижу, что он соорудил себе в углу пещеру.

В центре гаража - еще более яркое свечение. С трудом различаю школьный автобус... светящийся оранжевым, зеленым, фуксиновым, лавандовым, голубоватозеленым, всеми мыслимыми флюоресцирующими пастельными тонами в тысячах узоров, крупных и мелких, некая смесь Фернана Леже и Доктора Стрейнджа, то с шумом сливающихся воедино, то с трепетом расходящихся в стороны, словно кто-то вручил Иерониму Босху полсотни ведер краски дневного свечения и школьный автобус "Интернэшнл Харвестер" образца 1939 года и велел как следует поработать. На полу возле автобуса растянут пятнадцатифутовый транспарант, гласящий: "ОКОНЧАНИЕ КИСЛОТНОГО ТЕСТА"; над ним трудятся два или три Человека-Флага. Фальшивит и сипит голос Боба Дилана, ходят с места на место люди, плачут младенцы. Мне их не видно, но они где-то здесь, они плачут. У стены - парень лет сорока, обладающий грудой мышц; это видно, потому что он без рубашки - в одних брюках защитного цвета и каких-то красных кожаных башмаках, - сложен он чертовски крепко. Кажется, он впал в кинетический транс: снова и снова подбрасывает в воздух небольшую кувалду и каждый раз успевает поймать ее за ручку, непрерывно дрыгая при этом ногами, поводя плечами и подергивая головой,- и все это в рваном ритме, словно где-то Джо Кьюба играет "Бац! Бац!", хотя на самом-то деле не поет уже и Боб Дилан, а из громкоговорителя, где бы он там ни был, доносится запись некоего призрачного голоса:

"Нигдешняя Шахта... у нас есть обертки от жевательной резинки... - фон создает потусторонняя электронная музыка с восточными интервалами, напоминающая музыку Хуана Карильо,- ... Мы вытаскиваем все это из земных недр... работаем в Нигдешней Шахте... сегодня, ежедневно..."

Подходит один из Людей-Флагов.

- Эй, Горянка! Это же с ума сойти!

Горянка - высокая девушка, крупная и красивая, с ниспадающими на плечи темно-каштановыми волосами. Вот только нижние две трети ее ниспадающих волос напоминают кисть художника, которую обмакнули в кадмиево-желтую краску,- в Мексике она заделалась крашеной блондинкой. Она поворачивается и демонстрирует на спине своего комбинезона круг, составленный из звезд.

- Мы купили их в магазине военного обмундирования, - говорит она, правда, отпад? Тамошний старикан говорит: "Уж не хотите ли вы разрезать эти флаги и пустить их на свои наряды?" А я ему отвечаю: "Что вы! Нам охота раздобыть несколько горнов и устроить парад". Но посмотрите вот на это! Вот из-за чего мы их купили.

Она показывает пуговицу на комбинезоне. Все наклоняются. чтобы как следует ее разглядеть. В глубине пуговицы гравировка в стиле "арт-нуво": "Их не арестуешь".

И х н е а р е с т у е ш ь!.. девиз весьма своевременный. После стольких случаев, когда Проказников арестовывали - копы округа Сан-Матео. копы Сан-Франциско, копы Мехикале Федерале, копы ФБР, копы, копы, копы. копы...

А младенцы все плачут. Горянка поворачивается к Лоис Дженнингс:

- Что делают индейцы, когда плачет ребенок?

- Хватают его за нос.

- Да ну?

- Так его отучают.

- Надо попробовать... Это кажется логичным...

И Горянка направляется к одной из разборных, трубчато-сетчатых детских кроваток, берет на руки своего ребенка, четырехмесячную девочку по имени Саншайн - Солнечный Свет, и усаживается в театральное кресло. Однако вместо того. чтобы применить индейский метод обхождения с детьми, она расстегивает комбинезон "Их не арестуешь" и принимается кормить ребенка.

"Нигдешняя Шахта... Ни чувств, ни криков и ни слез... - баммм, биммм и опять я пришел на Нигдешнюю Шахту..."

Жонглер с кувалдой дергается что есть сил...

- Кто это?

- Кэссади.

Я поражен, мне это кажется непостижимым. Я же помню, кто такой Кэссади. Кэссади, Нил Кэссади, был героем, Дином Мориарти, романа "В дороге" Джека Керуака - Денверский Малый, парень, который без устали носился на машине по всей стране, догоняя, а то и обгоняя "жизнь", и вот передо мной тот же самый парень, уже сорокалетний, - в гараже, подбрасывает в воздух кувалду, пританцовывает под своего собственного Джо Кьюбу и...говорит. Говорит Кэссади без остановки. Однако этим еще ничего не сказано. Кэссади непрерывно произносит монологи, только ему абсолютно безразлично, слушает кто-нибудь или нет. Он попросту окунается в монолог, причем если нет другого выхода - то в одиночку, хотя рад и любому слушателю. Он ответит на все вопросы, правда, не совсем в том порядке, в каком они заданы, ведь здесь нельзя останавливаться, следующий привал через сорок миль, вы же понимаете, он раскручивает воспоминания, метафоры, литературные. восточные, хипповые аллюзии, перемежая все это неуместным оборотом: "Вы же понимаете"...