Потрясенные наблюдатели, открыв рот, смотрели на невиданное чудо. Затем они оба посмотрели на меня. И если в глазах Кузьмы было преклонение перед умом придумавшего такой светильник, то в глазах моего тиуна, похоже, мелькали одна за одной серебряные монеты, которые будет зарабатывать мануфактура.

– Вы еще не все поняли, – сказал я, – эти стекла, если сразу огня прибавить, будут трескаться, и вообще их уронить можно, разбить, так что если кто такую лампу купит, за стеклами к нам все время приходить будет.

Но деятельный ум Кузьмы уже решал следующую задачу:

– Сергий Аникитович, а почему под колпаком получается огонь ярче?

– Так ты, Кузьма, легко сам на этот вопрос ответишь: тяга-то под колпаком воздушная сильнее, и огонь жарче и ярче, а изменение нагрева – по-научному называется температура. Если она ниже – то холод, если выше – то тепло.

– Погодите, Сергий Аникитович, я сейчас слово это запишу. – И мой ювелир на стене, где у него уже был записан не один десяток слов, аккуратно, под мою диктовку, периодически глядя в алфавит, написанный там же, записал современными русскими буквами: «Температура».

Я уже с весны активно внедрял среди своих учеников новые слова. А лекари – те вообще писали только на современном русском языке. Решение было простым: если я хочу, чтобы моя школа была центром медицины современного мира, то про латынь надо забыть, да и с церковью проблем будет меньше, хотя она все равно будет сопротивляться любому нововведению. Но я в беседах с митрополитом налегал на то, что лекарям нужен свой язык, на котором они все будут учиться, а ежели кто из иностранцев когда-то будет учиться у нас – пусть также учит этот язык, чтобы понять, о чем ведет речь преподаватель.

Конечно, это значительно прибавило мне работы. Все-таки до переноса я много лет работал в узкой специальности и забыл массу терминов. И сейчас по вечерам, нарисовав очередную кость, начинал сочинять названия для очередных бороздок, щелей и отверстий.

Если бы не молчаливая поддержка царя, глыбой возвышающаяся за моей спиной, гореть мне уже, наверно, на костре. И хотя я всеми силами старался не раздражать церковь, она настолько своими нитями пронизывала всю жизнь общества, что все время возникали какие-нибудь коллизии.

Затушив обе лампы, продолжил осмотр бутылок и нашел что-то напоминающее бензин. Я капнул насколько капель на глиняную плошку и сверху положил немного ветоши. Затем чиркнул кресалом по кремню – и на плошке от попавших искр вспыхнул голубой, почти бесцветный огонек.

Кузьма восторженно завопил:

– Сергий Аникитович, так вот эта штука-то получше вашего керисина!

– Кузьма, горит-то она красивее, только очень быстро и взорваться может. А вот что нужно для нее сделать, я сейчас тебе нарисую.

И вскоре перед мастером в нескольких ракурсах была изображена зажигалка. Смысл ее мастеру был абсолютно понятен – непонятно было, из чего делать кремень и пружину для его подачи. На это я только мог сказать:

– Кузьма, у тебя почти двадцать человек в подмастерьях. Посади одного посмышленей, пусть берет все подряд и ищет, какой материал такую искру может дать. А пружинку что же – вытяни проволоку потоньше, скрути и закаливай. На первый раз не получится – на сто первый получится. Сам знаешь, терпение и труд все перетрут. А сам этим делом не занимайся, твое дело сейчас – трубы подзорные, и мой микроскоп давай заканчивай.

– Так, Сергий Аникитович, уже почти все сделано. Вот еще дня три – и труба подзорная для Иоанна Васильевича будет готова.

– Ну, тогда давай закрывай тут все, а мы с Ефимкой еще пойдем поговорим.

Усевшись в кабинете, я начал допрос тиуна:

– Ну, теперь давай рассказывай, как вы там живете, мне в этом году совсем недосуг к вам ездить.

– Так, Сергий Аникитович, вашими заботами у нас благодать. Таперича, как стрельцы стоят, тихо вокруг стало. Перед тем как им прийти, появлялись у нас разные лихие люди. А как развесили троих таких образин по березам, так никого не видно и не слышно. Вот только, Сергий Аникитович, опять все та же история начинается. Лето-то к концу идет. Наслышаны в округе про твои успехи, и на Юрьев день народу к тебе опять собирается прийти немерено.

– Ефимка, ты мне такие слова – «немерено», «много» – забудь, ты же главный человек там, должен знать, сколько человек перейти хочет, какие ремесла знают, куда посадишь на землю. Чтобы осенью, когда оброк будешь доставлять, все в цифрах подробно было мне записано.

Ефимка посмотрел на меня глазами загнанного оленя:

– Так это, боярин, я же ни счета и ни письма не разумею.

– Ефимка, а меня это не волнует нисколько – крутись, вертись, найди человека или сам выучись. Видел, как Кузьма слова на стенке пишет? А чтобы мне этой осенью весь расклад до единого человека был. Так чтобы я потом в поместном приказе на равных с дьяками разговаривал, и они мне своими бумажками в нос не тыкали. Все понял?

– Все, Сергей Аникитович, все. Да еще хотел сказать, когда купец-то Пузовиков за стеклом приезжал, так он, когда крустал увидел, горькими слезьми плакал, все переживал, что такой товар Иоанн Васильевич в казну забрал.

– Ну а Пузовиков-то все забрал, что обещал?

– Забрал, да еще говорил, что мало, все спрашивал, когда вторую печь ставить будем.

– Лужин, слушай, перестань дураком прикидываться, если мысли есть хорошие – говори, не бойся.

– Так вот, Сергий Аникитович, говорили мы тут с Дельторовым, надо нам дело-то шире ставить, подмастерья уже сами в мастера рвутся, рабочие руки есть. Мы так прикинули, что еще лет двадцать нам и леса на уголь не надо ни у кого покупать, пока свой есть. А что уж дальше будет, один Бог ведает.

– Вот видишь, Ефим, дело хорошее предлагаешь, а ни читать ты, ни считать не умеешь. Так что давай ищи себе помощника грамотного, и потом, когда все расходы посчитаете, мне отправьте. Если понравится, то можете и стройку начинать.

Утром я собирался уже уезжать в Кремль, когда ко мне подошел задумчивый Кузьма:

– Сергий Аникитович, вот со вчерашнего вечера, как ты это слово сказал – «температура», я думать начал, ведь каждый металл или другое что при разных температурах плавится или вот вода замерзает, когда холодно, а как бы это измерить, чтобы не на глаз получалось?

– Кузьма, мне сейчас недосуг с тобой эти дела обсуждать, не до этого мне. Ты вот сам попробуй подумать, как это можно сделать. А вечером я приеду – тогда и расскажешь, чего надумал, а потом уже решим, как и что, дело-то нужное для нас.

Когда приехал в Кремль, меня срочно вызвали к царю. Иоанн Васильевич нервничал, это было видно невооруженным глазом.

– Сергий Аникитович, митрополит Антоний занемог. Лежит в покоях своих и не встает второй день, я сам только что об этом узнал. Слушай, Щепотнев, ты свой язык на замке держишь – это хорошо, так вот я с Антонием часто ссорился, много он крови у меня попил, но не время сейчас митрополита менять. Так что езжай к нему и ежели можешь что-то сделать, то делай. А уж если встанет Антоний на ноги – сам знаешь, я в долгу не останусь, мое слово крепкое.