– Да, он был очень ласков и заботился о моем воспитании. Он был актер, довольно посредственный, а кроме того, был режиссером и писал и переводил пьесы. Со мной занималась одна итальянка певица и учитель декламации. Девяти лет я выступила на сцене. Отец много зарабатывал, и мы вели роскошную, но беспорядочную жизнь всегда на людях. Наша жизнь мне не нравилась, а когда я стала побольше, то набралась хороших мыслей из пьес и стихов, из Шекспира и Шиллера. Отец хотел сделать из меня певицу, потому что голос у меня был прекрасный, и дал мне лучших учителей. Но мне было неприятно, что он хвастается мной и заставляет меня петь напоказ, точно я не живое существо, а орган.

На сцене играть мне было не трудно, но я ненавидела аплодисменты и похвалы, которые казались мне холодными, неискренними. Меня также поражала противоположность, которая существовала между нашей жизнью на сцене и дома: актрисы на сцене казались добрыми, нежными, но, выйдя за кулисы, становились грубыми, сварливыми. Я часто плакала, так как мне не хотелось быть артисткой, а между тем отец готовил меня к сценической деятельности. Я все более и более чувствовала отвращение к нашей жизни и хотела переменить ее, – но куда мне было идти? Все больше меня влекло – найти свою мать. Я уже не спрашивала отца о ней и начала подозревать, что он обманул меня насчет смерти мамы и брата. И тогда-то я возненавидела всякую неправду. Тогда я написала тайком матери; я помнила, что мы жили в Лондоне, на Кольманской улице, и что наша фамилия была Коган, хотя отец называл себя Лапидот, так как, по его словам, эту фамилию носили наши предки в Польше. Ответа я никакого не получила. Вскоре мы из Америки переехали в Гамбург.

– Мы долго жили в разных городах, всего более в Гамбурге и Вене. Я стала учиться пению, так как отец хотел устроить меня в оперу; но учитель сказал мне, что у меня хороший голос, но недостаточный для сцены. Это очень огорчило отца, так как он надеялся через меня получать много денег. Отец в это время начал играть в карты и сильно пристрастился к игре. Раз за неплатеж он даже был посажен в тюрьму, но его скоро выпустили. Потом я заметила, что отец задумал что-то нехорошее, чтобы достать через меня побольше денег. Тогда я твердо решилась бежать от него и отправиться в Лондон на поиски матери. В это время мы только что приехали в Прагу. Раз на рассвете я, надев бурнус и шляпку, незаметно вышла из гостиницы, где мы остановились, и отправилась на железную дорогу. Когда взошло солнце, я уже ехала в Дрезден. Я плакала от радости и боялась только, – как бы меня не догнал отец. У меня было мало денег, я питалась одним хлебом и доехала только до Дувра, а в Лондон пришла пешком. Я утешалась только мыслью, что в Лондоне меня встретит мать. Но тут меня ждало разочарование. Кольманская улица давно уже не существовала. Я была одна, без всякой помощи в громадном городе, и отчаяние охватило меня. Я купила хлеба и села на пароход. Меня высадили на берегу, – право, не знаю, где; было поздно; я села под дерево и скоро заснула. Утром я не знала, что мне делать. Жизнь мне опостылела, и я боялась света. Раньше меня поддерживала надежда найти мать, а теперь и ее не было. Мне предстояла голодная смерть… Вы знаете, что потом случилось. Я была одна на свете… М-р Деронда протянул мне руку помощи, и надежда снова проснулась в моем сердце.

Выслушав рассказ Миры, м-с Мейрик молча поцеловала ее.

Вечером, когда пришел Деронда, она вкратце рассказала ему ее историю и добавила:

– Она – очень хорошая девушка!..

– А что вы думаете о розыске ее матери? – спросил Деронда.

– И мать ее должна быть хорошая женщина, – ответила м-с Мейрик, – но опасаюсь, что она умерла.

Решено было пока отложить поиски матери Миры, так как Деронда должен был с сэром Гюго на несколько недель уехать за границу. Мира останется жить в семье Мейриков, а на расходы по ее содержанию Деронда вручил м-с Мейрик небольшую сумму денег; потом она и сама будет зарабатывать.

Между тем, дочери м-с Мейрик рассказывали Мире о Деронда и о его благородном поступке с их братом.

– Кэти ставит свечи перед его портретом, – сказала Мэб, – Эми призывает его имя на помощь при всяком затруднении, а я ношу на шее в ладанке, сак талисман, его автограф.

Через несколько дней Деронда простился с обитательницами скромного домика и отправился на два месяца за границу с сэром Гюго.

Не только дочери м-с Мейрик, но и Деронда, при всей серьезности его образования, при неожиданном появлении Миры должны были признать, что они совсем незнакомы с современным еврейством и еврейской историей. Деронда считал, что еврейская религия совершенно мертвая, и ее могут изучать только одни специалисты. Но на примере Миры он видел, что эта религия заставляет еще биться сердца людей, и во время путешествия по Европе с сэром Гюго он с любопытством стал заглядывать в синагоги и интересоваться старинными книгами о евреях.

Раз Деронда зашел в синагогу во Франкфурте и случайно сел на одной скамейке со стариком, который сразу обратил на себя его внимание своей замечательной фигурой. Обыкновенная еврейская одежда и талес, то есть, белое покрывало с голубой бахромой, надеваемое во время богослужения, были на нем поношенные; но большая седая борода и круглая поярковая шляпа обрамляли прекрасный профиль, похожий на итальянский и еврейский. Он тоже с любопытством посмотрел на Деронда. Когда служба кончилась, Даниэль встал, молча поклонился своему соседу и хотел выйти из синагоги, как почувствовал, что кто-то положил ему на плечо руку. Он обернулся и увидел перед собой соседа, который сказал:

– Извините, молодой человек… Позвольте узнать ваше имя… Кто ваш отец… ваша мать?

– Я англичанин, – резко ответил Деронда.

Старик подозрительно взглянул на него, приподнял шляпу и молча отошел. Деронда понимал, что ответил он резко, – но что же было ему делать? Не мог же он сказать совершенно постороннему человеку, что не знает, кто были его отец и мать. Наконец, самый вопрос старика был слишком фамильярен и. вероятно, вызван был случайным сходством с кем-нибудь другим.

Вскоре после посещения франкфуртской синагоги Деронда возвратился в Англию и нашел Миру совершенно изменившейся. Гладко причесанные волосы, чистенькое, приличное платье и спокойное, счастливое выражение лица представляли приятную противоположность с тем видом, в каком он увидел ее впервые. Он провел у Мейрик весь вечер.

По просьбе Мэб, Мира спела одну из арий Бетховена. Голос у нее был не сильный, но очень приятный. Внимательно прослушав ее пение, Деронда сказал:

– Кажется, музыка никогда не доставляла мне такого удовольствия.

– Вам нравится мое пение? Как я рада! – воскликнула Мира со счастливой улыбкой. – Я, по-видимому, могу зарабатывать им, давая уроки. М-с Мейрик нашла мне двух учениц, и оне платят мне по золотому за урок.

– Я знаю несколько дам, которые доставят вам много уроков, – сказал Деронда. – Вы не откажетесь петь в обществе?

– Нет, я непременно хочу зарабатывать деньги… Вероятно, я найду ее в бедности, – я говорю о своей матери. Ей пригодится.