на коротких своих подскакивающих ногах; еще издали ему был слышен голос мальчика — громкий, самонадеянный, далеко разносящийся голос не привыкшего скромничать неслуха со среднезападным выговором. Джиггс подошел и взъерошил волосы мальчика задубелой, тупой, темноватой от въевшегося масла ладонью.

— Не надо, — сказал мальчик. Потом поинтересовался: — Где ты пропадал? Лаверна и Роджер… — Джиггс взъерошил ему волосы еще раз и присел на корточки, подняв кулаки к лицу и втянув голову в плечи в шутовской пантомиме. Но мальчик посмотрел на него, и только. — Лаверна и Роджер… — повторил он.

— Кто твой папаша сегодня, дитятко? — спросил Джиггс. И тут мальчик зашевелился. Сохраняя абсолютно то же выражение лица, он пригнул голову, бросился на Джиггса и стал дубасить его кулаками. Джиггс мотал головой и делал нырки, принимая удары и уклоняясь от них, а мальчик лупил и лупил его с тщедушной и смертельной целеустремленностью; уже все повернулись и уставились на них, опустив руки с гаечными ключами и деталями моторов. — Кто твой папаша, а? — повторил Джиггс, руками удерживая мальчика на расстоянии, потом поднял его в воздух и подержал на весу подальше от себя, а он по-прежнему молотил кулаками, метя в голову Джиггса все с той же мрачной и тщедушной целеустремленностью. — Хватит, хорош! — крикнул Джиггс.

Он поставил мальчика, продолжая удерживать его на расстоянии, нырять и уклоняться, но уже вслепую, потому что кепка съехала ему на глаза и легкие твердые маленькие кулачки теперь барабанили по кепке.

— Хорош! Хорош! — крикнул Джиггс. — Сдаюсь! Беру слова назад! — Он отступил и поднял с глаз кепку, и тут ему стало ясно, почему мальчик перестал: и он, и все взрослые с пришедшими в неподвижность инструментами, с контровочной проволокой и частями моторов в руках теперь смотрели на нечто, явно выползшее из какого-то медицинского логова и, как есть, в казенной одежде усыпленного эфиром пациента из благотворительной палаты, проникшее в мир живых людей. Джиггс увидел существо, в котором, стой оно прямо, росту было бы шесть футов с лишним при весе всего около девяноста пяти фунтов, одетое в лишенный возраста и цвета, словно бы сотканный из воздуха и лишь пропитанный, как полотняное крыло самолета аэролаком, отверделыми выделениями, образовавшимися от соприкосновения жизни с мимо несущейся землей, костюм, который невесомо и беспрепятственно, как воздушный шар, колыхался вокруг скелетоподобного каркаса, словно костюм и его хозяин раскачивались на одной бельевой веревке; существо шарнирно-разболтанное, неуемное, натягивающее поводок, как невзрослый породистый сеттер, теперь присевшее перед мальчиком на корточки и тоже поднявшее кулаки к лицу с видом куда более шутовским, чем у Джиггса, потому что в данном случае шутовство явно было непреднамеренным.

— Ну, давай, Демпси[2], — сказал пришедший. — Кто — кого, ставка — порция мороженого. Ну?

Мальчик не двигался. Ему было не больше шести, но он смотрел на выросшее перед ним привидение с изумленной молчаливой неподвижностью взрослого.

— Ну так как? — спросил мужчина. Но мальчик по-прежнему не шевелился.

— Спроси, кто его папаша, — посоветовал Джиггс. Пришедший перевел на него взгляд.

— В смысле, где его папаша? — переспросил он.

— Нет. Кто его папаша.

Теперь уже привидение смотрело с некой потрясенной неподвижностью — смотрело на Джиггса. «Кто его папаша?» — повторил пришедший. Он все еще смотрел на Джиггса, когда мальчик кинулся на него и стал, как Джиггса, лупить его кулачками с выражением угрюмой, трезвой готовности убить на маленьком личике. Избиваемый продолжал смотреть на Джиггса, не вставая с корточек, и Джиггсу, как и остальным, послышалось, что кулачки мальчика выстукивают негромкую барабанную дробь словно бы по дереву, как будто и костюм, и кожа этого человека просто висели на спинке стула; а он все смотрел на Джиггса, делая нырки, уклоняясь вправо-влево и оберегая лицо, но при этом не спускал с Джиггса глаз, уставясь на него изумленным взором черепа и все повторяя: «Кто его папаша? Кто его папаша?»

Когда Джиггс наконец добрался до самолета со снятым капотом, двое мужчин уже отсоединили и вытащили нагнетатель.

— Где тебя носило? Прабабушку, что ли, хоронил? — спросил тот, что повыше.

— С Джеком играл, — сказал Джиггс. — Ты меня не увидел, потому что по сторонам не глядел, а не глядел потому, что здесь женщины ни одной нет.

— Ни одной? — спросил тот.

— Ага, — сказал Джиггс. — Где серповидный ключ, который мы в Канзас-сити купили?

Ключ был в руке у женщины; она дала его Джиггсу и провела по лбу тыльной стороной ладони, оставив полосу машинного масла, косо уходящую под бледные жесткие волосы цвета грубой кукурузной муки, цвета айовских початков. Он сразу ушел в работу, хоть и оглянулся чуть погодя и увидел мальчика теперь уже на плечах у привидения, увидел склонившимся над головами и промасленными спинами тех, кто опять вовсю колдовал над другим самолетом, а когда они с Шуманом вновь подсоединили нагнетатель к мотору, он опять оглянулся и увидел, как тот мужчина, по-прежнему держа мальчика на плечах, выходит из ворот ангара к бетонированной площадке. Потом они поставили на место капот, Шуман повернул пропеллер горизонтально, и Джиггс легко поднял хвост самолета, сразу поворачивая машину так, чтобы она прошла в ворота, а женщина, отступив, чтобы они не задели ее крылом, сама теперь окинула взглядом ангар.

— Куда Джек подевался? — спросила она.

— На предангарную пошел, — сказал Джиггс. — С тем типом.

— С каким типом?

— С длинным. Говорит, репортер. А посмотришь на него, кажется, что он с кладбища ночью встал и пошел гулять, да так загулялся, что не успел утром до закрытия ворот.

Самолет миновал ее, вновь поворачиваясь и выезжая на неяркое солнце, — высоко задранный и невесомый на вид хвост лежал на плече у Джиггса, его короткие ноги внизу двигались тугими плотными поршневыми толчками, Шуман и тот, что повыше, вели крылья.

— Подождите, — сказала женщина. Но ждать они не стали, поэтому она нагнала и обошла движущуюся хвостовую часть, затем, запустив руку в открытый люк кабины, достала оттуда сверток, туго замотанный в черный свитер, и отошла в сторону. Самолет двигался дальше; служители в пурпурно-золотых фуражках уже опускали канат, ограждавший предангарную площадку; заиграл оркестр, слышимый дважды: во-первых — слабым, легоньким, почти воздушным там-там-там самих духовых инструментов, блестевших раструбами на солнце на возвышении перед секцией зрительской трибуны с нумерованными местами, во-вторых — громким, резким, развоплощенным, металлическим наяриванием репродуктора, вещавшего в сторону заграждения. Она повернулась и вновь вошла в ангар, посторонившись, чтобы пропустить следующий самолет с командой; одного из мужчин она спросила:

— Этот, с кем Джек вышел, кто он такой — не знаешь, Арт?

— Скелет, что ли? —