С той ночи Эви стала спокойнее, но с кольтом всё равно не расставалась. Следующие годы были непростыми для нашей семьи. Каждый день я боялся, что за мной придут из полиции, что каким-то образом они выяснят, кто убил того человека. Если бы меня посадили в тюрьму, мои жена и сын не смогли бы выжить в этом мире. Два непростых года я прожил в этом страхе, который держал в себе. Жестокие убийства в городе не повторялись. Если той ночью я застрелил не Каина, то он либо сбежал, либо затаился.

Я надеялся, что после его смерти для нашей семьи настанут спокойные времена. Однако грёбанный мир нашего папочки так не работает. Если вы большую часть жизни провели в дерьме, то останетесь в нём до конца своих дней. Эви знала это, поэтому не сопротивлялась, не пыталась изменить что-либо. Она просто искала покоя. Как могла. Я много месяцев не видел её трезвой.

Пока я работал по двенадцать часов, чтобы прокормить семью, Эви бегала за угол к своему дилеру, тратя часть наших грошей на наркоту. Остальное время она сидела в своём кресле, положив пистолет на колени. Лицо без выражения, туман в глазах, который почти скрывал зрачки, бледная кожа, обтягивающая кости. Эви напоминала призрака моей жены. Она ни с кем не разговаривала, только шептала что-то неразборчивое себе под нос.

В последние самые тяжёлые дни Си ушёл из дома. Наверное, он знал, чем всё закончится и не хотел этого видеть. Поздней весной ночи были тёплые, мой сын жил в подворотнях, ночевал с бомжами и бездомными дворнягами. Наша квартира в то время не сильно отличалась от помоек, на которых он обитал. Тесная серая комната была завалена использованными шприцами и прочим мусором. Я даже бросил разуваться, приходя с работы, чтобы в мою ногу не воткнулась какая-нибудь игла.

Помню, что как-то вернулся домой пораньше, даже солнце ещё не успело сесть. Эви сидела всё в том же состоянии, в том же кресле. Под окнами грохотал товарный поезд, сотрясая наш дом. Я подошёл к жене и опустился перед ней на колени, положив свою ладонь на её руку. Рука была такой холодной, такой безжизненной. Эви даже не понимала, что я здесь. Она смотрела сквозь окно, сквозь даль, сквозь небо, в никуда и беззвучно что-то бормотала. Я несколько раз назвал её по имени, но Эви не слышала. Вдруг она медленно повернула голову и начала вглядываться в моё лицо, будто не могла вспомнить, кто я. «Адам, – произнесла Эви, спустя мгновение, – разве ты не понимаешь? Это не взаправду. Выплюнь, и всё закончится».

На следующий день она вставила дуло кольта себе в рот и нажала на спусковой крючок.

Я хоронил её в одиночку. Выкопал неглубокую могилу на городском кладбище и похоронил. Не стал ставить ни крестов, ни памятников. Всё равно о ней никто не вспомнит, кроме меня и сына. А мы то уж точно не будем навещать её гниющее тело. «Надеюсь, твои страдания, наконец закончены», – сказал я зарытой могиле и пошёл домой.

Была уже поздняя ночь. Я купил дешёвую бутылку виски в круглосуточном магазине и напился до беспамятства. Заснул на грязном полу своей квартиры посреди кучи мусора. Заснул не до конца. Это было тошнотворное пограничное состояние между сном и реальностью. Частично я по-прежнему ощущал себя на грязном полу. Эви всё ещё была здесь. Она сидела в своём кресле, чуть покачиваясь и бормоча что-то. Я хотел коснуться её ноги, но не было сил, чтобы поднять руку.

Проснулся на рассвете с диким похмельем. Голова разрывалась, а тело болело от долгого пребывания на жёстком полу. Справившись с приступом тошноты, я первым делом отправился искать Сифа. Пришлось обшарить не одно место скопления бродяг. Но он отыскался недалеко от дома. Спал за мусорным баком, прижавшись к лохматой немецкой овчарке. Я разбудил его и сказал: «Идём, всё закончилось». Собака, проникшаяся доверием к Си, пошла с нами.

Оставаться в этой квартире, в этом городе, мы больше не могли. Теперь тут чего-то не хватало. Пришлось уехать. Овчарку тоже взяли с собой. Си упёрся и не хотел уезжать без своего нового друга. Он назвал её Гердой.

Мы в стареньком Фольксвагене, я за рулём, Си на пассажирском сидень, Герда спит сзади. За лобовым стеклом бесконечное шоссе и неуловимый горизонт. С того момента, как я нашёл сына, он ни разу не упомянул о матери. Будто её никогда и не было. А из моей головы не выходили её последние слова.

Выплюнь, и всё закончится.

Вроде бы наркоманский бессмысленный бред. Но эта фраза щекотала мой разум. Словно я знал, о чём она говорит, когда-то давно. Но забыл. А может, я тоже бежал, как Си? Делал вид, что всегда всё так и было, как сейчас. Наш автомобиль и дорога. Что было до того, как мы вышли на неё? Вдвоём, я и Эви.

Во сне, какими бы странными ни были вещи, ты воспринимаешь всё, как должное. Но порой удаётся понять, что это сон. И очнуться. Просто все его элементы должны сложиться в одну ясную картину.

Разве ты не понимаешь? Это не взаправду.

Тем не менее, мне не хватало какой-то важной детали. Или я не знал, где её положенное место. Я прожил долгую жизнь. Она не могла быть сном. Вернее сказать – кошмаром.

Си спал, свернувшись калачиком на пассажирском сиденье, прислонив голову к стеклу бокового окна. Я слышал, как сзади сопела Герда. Вокруг царила ночная чернота. Фары автомобиля выхватывали небольшой кусок пустого шоссе. Мы словно ехали через бесконечную бездну. Никто из нас не надеялся куда-то приехать. Мы просто хотели сбежать. Но нас преследовала мучительная бесцельность.

Выплюнь.

Когда кошмар заканчивается, картинка перед глазами замирает. Сон вокруг растворяется. Ты пробуждаешься там, где заснул. Я видел, как дорога у меня под носом замерла. И как сильно я не вдавливал в пол педаль газа, автомобиль не двигался.

Это не взаправду.

Я выплюнул, как она и сказала. Яркое солнце слепило мне глаза. Дул тёплый ветерок. Вокруг шелестели ветви деревьев. Сквозь мои пальцы тёк липкий сок. Прозрев, я увидел Еву. Она предстала передо мной нагая и прекрасная, как в день нашей первой встречи. Пышные русые волосы раскинулись по её молодому телу, закрывая упругие здоровые груди. Но лицо Евы было отнюдь не таким радостным, как в те времена. «Ты тоже это видел?», – спросила она