и часто не мог сдержать рыданий. Столько у него было веры, и так глубоко он чувствовал таинство Божественной Евхаристии. Когда же подходило время освящения Честных Даров, его умиление возрастало до предела. Клиросные заканчивали петь «Тебе поем…», причем пели как можно более протяжно, и слышали в алтаре молитвы и вздохи священника. Они начинали петь заново «Тебе поем…».

Часто им приходилось повторять это пять-шесть раз, пока отец Иоанн не заканчивал освящение даров и не произносил: «Изрядно о Пресвятей…». Когда же задержка перед «Изрядно» повторилась несколько воскресных служб, певчие стали недоумевать. Они не знали, что делать. Не могли они в этот момент ни спеть что-нибудь другое, ни сделать замечание батюшке, поскольку любили и почитали его. Но однажды о своем недоумении они все же рассказали церковным старостам.

— Батюшка очень затягивает молитву на освящении Честных Даров, и мы не знаем, что нам делать. Мы поем снова и снова «Тебе поем…», так как мы не знаем, что происходит. Как же нам быть? Не попросите ли вы его не затягивать службу в этот момент?

Старосты передали просьбу певчих священнику. Он же ответил:

— Как же мне не затягивать? Это не от меня зависит.

Как только я начинаю читать молитву, престол окружается Божественным огнем, доходящим до 2–3 метров высоты. И я не могу приблизиться. Тогда я падаю на землю и молюсь, до тех пор, пока Господь не удалит этот Божественный огонь или не разделит его надвое, и только тогда я подхожу и продолжаю молитву.

Певчие, услышав такой ответ, подивились святости их батюшки и больше не дерзали ему докучать. Они продолжали петь, как могли более протяжно «Тебе поем…».

И повторяли это столько раз, сколько нужно было для окончания молитвы, стараясь почувствовать некоторое сокрушение с мыслью о том, что происходило в алтаре.

Отец Иоанн был известен своей святостью. В его церкви собиралось множество людей. Часто приходили христиане из соседних деревень, чтобы присутствовать на его службе. Были случаи, когда в его церкви собиралось более тысячи человек! Все чувствовали умиление и плакали. Нередко после святой Литургии можно было увидеть пол церкви влажным от слез.

Чтобы проникнуть глубже в ту духовную атмосферу, царившую в Гельвери, приведем слова самого старца Иеронима о людях того времени:

«Люди на моей родине были ревностны ко всему Божественному. Они были чисты и очень благочестивы, имели страх Божий и большую любовь к Богу. Во время бдений пол омачивался слезами. Мы, дети, имели благочестие, любовь, послушание к родителям и почтение к чужим. В школе нас учили прежде всего благочестию и любви к Богу и родине, а затем — грамоте. Наши православные праздники были великолепны. И все мы спрашивали, когда же они наступят.

Я их очень любил, благоговея перед всем Божественным с малых лет. Когда мы переехали в Грецию, после обмена населением, то были сильно смущены. Мы думали, что в этой стране живут только христиане. А люди здесь богохульствуют, поют мирские песни, одеваются непристойно, не постятся и не ходят в церковь. Увы, — говорили мы, — куда мы попали!? Если бы это было возможно, мы бы тотчас сели на корабль и вернулись бы обратно, на Восток. Там наши села были, как монастыри. Все постились, молились и ходили в церкви. Юноши на полях, а девицы но домам, работая, напевали псалмы, а не пошлые песни, как здесь. Там и не увидеть женщины с непокрытой головой и с короткими рукавами. Здесь же все по-другому. А со временем становится все хуже»…

Благочестивое воспитание

Так жили в Гельвери в то время, когда родился старец Иероним. Его родители, Анестис и Елисавета, были очень благочестивы. У них было шестеро детей: Иоанн, Варвара, Деспина, Василий (о. Иероним), Александр и Ольга. Его отец был гончаром. В работе отцу помогали дети, особенно старший — Иоанн. Гончарное дело является традиционным ремеслом. Глиняные изделия Гельвери славились своей красотой, и их покупали турки и греки.

Работа вынуждала отца часто отлучаться из дома на длительное время, даже и на шесть месяцев. И тогда домашние заботы, в первую очередь воспитание детей, ложились на мать.

Это была женщина с глубокой верой в Бога и с осознанием своей миссии матери-христианки, которая непрестанно учила и наставляла детей идти путем добродетели. Свое беспокойство о детях Елисавета часто изливала в молитве.

Она много времени проводила в молельне, расположенной в подвале дома. Там по вечерам, после утомления и дневных забот, она открывала Богу все свои беды и возносилась к Нему душой, ища Его помощи себе, мужу и детям. Молитва ее утешала. Твердая вера воодушевляла ее и давала силы продолжать трудное дело воспитания детей по-христиански, которому она всецело себя предала. Особенно в те дни, когда отсутствовал ее муж, «сон заставал ее коленопреклоненной на молитве», как позже рассказывал сам старец.

Свою глубокую веру и пламенную любовь к Богу и молитве она старалась передать и детям. Каждый день она ставила их по очереди читать шестопсалмие, молитвенный канон, вечерню и повечерие, как и другие молитвы. Они молились, а затем вместе ложились спать, а рано-рано, на рассвете, слышали: «Вставайте, время молиться». Она стремилась с детства ввести их в это священное занятие, чтобы они привыкли к нему и преуспели в духовной жизни.

Василий выделялся среди своих братьев. У него были черные кудрявые волосы, жизнерадостное лицо и темные, живые глаза. С малых лет он отличался серьезностью, рассудительностью и трудолюбием. Был отзывчив и одарен искренней и глубокой верой в Бога. Церковь стала для него домом. Там, помимо Литургии, вечерни и других служб, он проводил много времени в молитве и чтении духовных книг.

Эта внутренняя тяга и любовь к церкви, к храму Божию, часто влекла его в разные часовни, рассеянные в округе. Там он проводил значительную часть дня, «работая Господеви». Он чистил церковь, читал и молился. Нередко после молитвы он засыпал в часовне, а когда просыпался и возвращался в село, часто поздно, то находил родных обеспокоенными его отсутствием. Но он был радостен и смотрел на них тихо и кротко, как бы говоря: «зачем было вам искать меня? Или вы не знали, что мне должно быть в том, что принадлежит Отцу моему?» (Лк. 1:49).

С самого раннего детства он в сердце имел только Бога и чувствовал радость лишь рядом с Ним. «Я, — часто говорил он нам позже, — с раннего детства рос в церкви и спал там». Можно сказать, что он