— Вчера.

— Вот как? — воскликнул Николай Михайлович. — И с фронта — сразу к государю? Едете правду ему рассказывать?

— Сказать откровенно, не знаю, зачем я еду, — ответил князь, — просьбу явиться к государю мне по телефону сегодня с утра передал Фредерикс. Чем меня немало удивил, поскольку я о своем возвращении никого не уведомлял и планирую через несколько дней вернуться в действующую армию.

— Да что там Фредерикс, — рассмеялся Николай Михайлович, — весь Петроград об этом знает. Мне сегодня с утра два человека рассказывали: вернулся князь Олег Константинович. Слухи в столице, как вы знаете, разлетаются быстрее ветра — а ветер нынче быстр как никогда. Но расскажите же, что у нас на фронте? Я так понимаю, все идет по сценарию Германской войны?

— На земле да, — кивнул Олег Константинович, — линии окопов на десятки верст в длину. Колючая проволока и минные поля, все как тогда.

— А танки, которые мы купили у французов за 300 тысяч? Тут был даже парад по этому поводу, когда они приплыли в Кронштадт.

— Танков на войне больше не будет. Оказалось, что бронебойные винтовки пробивают их почти с любого расстояния. Даже странно, что никто об этом не подумал, прежде чем платить французам.

— Почему вы считаете, что не подумал?

— По крайней мере, я буду в это верить до тех пор, пока мне не предъявят убедительные доказательства иного. Считайте, что это — моя прихоть, — ответил Олег Константинович.

Николай Михайлович не стал настаивать.

— А воздушный флот? — спросил великий князь.

— У нас шесть воздушных линкоров с главным калибром семь дюймов, у японцев — пять. Но противовоздушная артиллерия с обеих сторон настолько сильна, что использовать линкоры никто не решается. Три месяца назад летали в ночной рейд — разбомбили один железнодорожный узел, потеряли крейсер, и еще один серьезно поврежден. Непонятно, кто проиграл больше. За два дня до моего отъезда поймали и повесили двух японских шпионов. Вот и все новости с фронта.

— Это общая ситуация, — кивнул великий князь, — на Балканах то же самое. Закопались и сидим. Мне кажется, это всех устраивает. Хоть и без побед, зато поражений нет.

— Не думаю, что государю нравится война, на которую тратятся русские жизни и русские деньги и которая не дает побед, — покачал головой Олег Константинович.

— Вы, Олег Константинович, безусловно, самый достойный среди Романовых, — сказал Николай Михайлович с абсолютно серьезным лицом, — это не только мое мнение, это мнение всего высшего света. Поэтому ваше возвращение и вызвало такую ажитацию. Из всех нас, включая дурачка Ники, вы были бы лучшим царем. По крайней мере с точки зрения народа — прямым, честным, добрым и смелым. В императорской фамилии, где каждый хотел повоевать и приложил все усилия к тому, чтобы война началась, вы один воевали на фронте, а не в штабе в десяти верстах за последней линией наших окопов.

— Еще мои братья, — тихо сказал Олег Константинович.

— Да, и ваши братья, конечно. Я имею в виду — из тех, кто… ныне с нами. Я говорю вам это не из желания сделать приятное — вы знаете, мне этот порок не свойствен. Вы были бы действительно лучшим царем — но править вы бы не смогли. Потому что у вас есть существенный для этого недостаток: вы благородны и меряете всех остальных по себе. Так делать не стоит. И особенно — мой вам совет — не надо мерить по себе Ники[10].

— Николай Михайлович, я вас попрошу — не потому, что я боюсь, я уже много лет ничего не боюсь, — Олег Константинович пристально посмотрел на великого князя, — а просто мне неприятно слышать, что кто-то там примеряет меня на престол. У престола есть законный хозяин, есть наследник, цесаревич Алексей. Меня воспитали с осознанием того, что долг Романовых — служить своей родине и своему народу, но каждый в этом служении должен быть на своем, уготованном ему Богом, месте. Пожалуйста, употребите все свое влияние — я знаю, это в вашей власти, — чтобы подобные разговоры в высшем свете прекратились. Они для меня оскорбительны.

— Не обольщайтесь — какое место кому уготовано Богом, один лишь Бог и знает. Следующим государем будет не Алексей Николаевич. Алексей долго не проживет, и это всем известно. Он ходит, держась за стены, из страха упасть, поцарапаться и умереть. И рано или поздно именно так и случится. Что касается высшего света, то вы требуете от меня невозможного. Я не в состоянии заткнуть всем рты. А весь высший свет о том только и судачит — кто займет трон следующим. Хотите вы того или нет, но вы — в числе кандидатов. Что до меня, то я бы, конечно, предпочел республику, но идея изъятия у государя всей власти и передачи ее Думе сейчас не в моде, хе-хе.

— Тем не менее я прошу вас по крайней мере донести до всех любопытствующих мою точку зрения на сей счет.

— О, это безусловно, — кивнул Николай Михайлович, и Олег Константинович в очередной раз подумал, что с великим князем никогда нельзя понять, когда он серьезен, а когда паясничает.

— Я вообще не понимаю, — перевел разговор с неприятной для себя темы Олег Константинович, — почему государь не распустил окончательно Думу после того, как она в феврале 1917-го устроила государственный переворот?

— Распустить окончательно Думу — значит признать очевидные, но страшные вещи, — хихикнул Николай Михайлович, — посудите сами. Когда в феврале 1917-го в Петрограде начались волнения, Дума ничего не делала. Потом сами собой разбежались министры, а государь уехал в ставку, где, верно, принимал свои любимые парады. В результате в столице настала анархия, Дума была вынуждена взять власть и назначить Временное правительство. Ну кто-то же должен был это сделать. Потом Гучков с Шульгиным[11]поехали к Ники рекомендовать ему отречься от престола. Никто, заметьте, револьвер к сей венценосной голове не приставлял и вопрос «жизнь или корона?» не ставил. Он отказался от своего царства, которое сберегали его отцы, деды и прадеды, даже не потрудившись за него повоевать. Добровольно! Потом публика увидела, что власть у Временного правительства не сегодня завтра отберут немецкие шпионы Ленин с Бронштейном, и потребовала генерала Корнилова в диктаторы. Посланный Корниловым генерал Крымов застрелил в Зимнем дворце Керенского, а его конный корпус прошел парадным маршем по Невскому, повесил на фонарях всех членов Петроградского совета и всю большевистскую братию. Тотчас же Временное правительство в полном составе, только что без Керенского, высказалось за возвращение вакантной короны обратно на голову Ники. И в чем после этого обвинять Думу? В том, что двое ее членов без оружия приехали в ставку, набитую верными государю войсками, и попросили его подписать отречение? А государь, вместо того чтобы повесить мятежников, покорно все подписал? А когда бравый генерал Корнилов за пару дней разогнал толпу дезертиров и плохо вооруженных рабочих, которых не могло разбить все царское войско, Николай надел обляпанную жирными пальцами Керенского корону обратно. То есть государь у нас как дите малое: скажут «отдай престол» — отдаст, не найдут вместо него никого получше, скажут «ладно, садись обратно» — и он сядет. Собственно, конечно, именно так оно и есть — но, чтобы разогнать Думу, надо себе в этом признаться. А Ники свои слабости не признает никогда!