Автомат, два убитых сотрудника, третий труп в багажнике… Как в Сицилии!

Мишуев отставил стакан.

— Что ж, с легкой руки Веселовского назовем розыскное дело «Сицилийцы». Но я жду от вас более плодотворных идей.

Мишуев вновь оглядел подчиненных.

Фоменко усиленно морщил лоб и писал что-то в большом отрывном блокноте. Веселовский напряженно постукивал пальцами по столу. Губарев рассматривал новенькую японскую авторучку. Сизов продолжал сидеть в прежней позе, никак не обозначая своей деятельности.

— Преступление необычайно тяжкое, вызывающее, оно поставлено на контроль там… — Мишуев показал пальцем вверх, где находился высокий чердак с узкими сводчатыми оконцами и где заведомо никто ничего поставить на контроль не мог, потому что обитая железом чердачная дверь была постоянно заперта на огромный замок. Сизов скучал и ожидал момента, когда каждый получит свою линию работы и можно будет разойтись по кабинетам.

— Мы должны раскрыть его любой ценой в ближайшее время! И я хочу, чтобы все это уяснили!

Начальник обращался преимущественно к бездельничающему Сизову, как будто зная, о чем думает старший опер.

А думал Старик о том, что через два месяца Мишуев должен убывать на учебу в академию с перспективой дальнейшего роста. И конечно, хотя никакое преступление, даже самое тяжкое и вызвавшее большой общественный резонанс, этому теоретически не помеха, в реальной действительности при зависших «сицилийцах» генерал его никуда не отпустит. Значит, год псу под хвост, а как сложится через год — тоже неизвестно… Хотя, наоборот, известно! Ведь ему сорок один — предел по возрастным ограничениям. Последний шанс!

— Больше месяца нам никто не даст! — сказал, как отрубил, начальник отдела.

Сизов усмехнулся. Действительно, надо раскрывать за месяц. А если не будет раскрываться?

— Что здесь смешного, Игнат Филиппович?

— Да это я так… К началу учебного года можем и не успеть…

Мишуев помолчал, потом ехидно улыбнулся.

— Лишь бы до пенсии успели.

Сизов отметил, что за последние годы подполковник научился владеть собой. А когда пятнадцать лет назад желторотый лейтенант Мишуев проходил у него стажировку, то багровел и срывался на крик от любого пустяка. Да и потом невыдержанность вписывалась ему в аттестацию неоднократно.

— Переходим к распределению обязанностей. — Голос Мишуева был спокоен. — Веселовский занимается брошенным автомобилем — судя по номерам, он из Краснодарского края, и следами на месте происшествия. Фоменко работает по розыску угнанной машины ГАИ. Сизов отрабатывает труп в багажнике.

Установить личность, проверить образ жизни, круг занятий, выяснить привычки…

Наверное, ему доставляло удовольствие растолковывать бывшему наставнику элементарные вещи, но Сизов не выдержал:

— Товарищ подполковник, вы так подробно инструктируете меня, потому что я самый молодой? Или наименее опытный?

Мишуев изобразил удивление.

— Помилуйте, Игнат Филиппович! Мы уважаем ваш опыт, но речь идет о серьезной работе. Зачем же демонстрировать амбиции? Но раз вы считаете себя самым умным…

Мишуев обиженно пожал плечами.

— Губарев ищет очевидцев — может, кто-то проезжал в то время по трассе, стоял на обочине, ремонтировался… Понимаю, надежды мало, но надо использовать все шансы!

Подполковник оглядел сотрудников еще раз.

— Вопросы есть? Нет. Через час представить планы работы. Сейчас все свободны. Веселовский, вы задержитесь…

Фоменко первым выскочил в двойную полированную дверь, лихорадочно закурил и медленно, поджидая остальных, побрел по обшитому под дуб коридору.

— Кто же так останавливает подозреваемых? — на ходу возмущался Губарев. — Надо было приготовить оружие, один вышел к машине, а второй прикрывает…

— Ты думаешь, они за преступниками гнались? — обычной скороговоркой спросил Фоменко, с силой выпуская табачный дым из угла искривленных губ.

— Они за червонцем гнались! Правильно, Игнат Филиппович?

Дерганый, нервный, Фоменко был знаменит тем, что за двадцать лет работы в розыске самостоятельно не раскрыл ни одного преступления. Он объяснял это невезением и давней травмой черепа. Травма действительно имела место, причем в связи со службой, соответствующая запись в послужном списке выполняла роль индульгенции. Впрочем, и для начальства он был удобен.

— Не знаю, — ответил Сизов и ловко завладел большим отрывным блокнотом. — Лучше покажи, что ты так старательно записывал?

На заложенном карандашом листе были коряво нарисованы машина, автомат и две фигурки, пересеченные точками. Кроме того, раз двадцать написано слово «ду-ра-ля».

— Да это я так, — привычно скривив губы, пояснил Фоменко. — Чтоб шеф не пристебался. Чего писать — дело ясное! Если б он сказал, где искать эту машину!

— Через пару часов спустись в дежурку и узнаешь.

— Думаете, найдут? Ну вы даете, Игнат Филиппович! Если опять угадаете, с меня бутылка! Распишу план — и все!

«Задушевные» разговоры Фоменко вел особым, с хрипотцой и надсадой, «блатным» шепотом, приближая лицо вплотную к собеседнику.

Губарев отпер полированную дверь. За ней дубовопанельное великолепие заканчивалось: предполагалось, что марафет в кабинетах оперсостава наведут во вторую очередь, в неопределенно-ближайшем будущем. Тусклые панели, растрескавшиеся потолки, унылая канцелярская мебель с инвентаризационными бирками из белой жести, непременные сейфы и решетка на окне.

Таких одинаково безликих комнат насчитывалось в Тиходонской области около трехсот, по стране — тысячи. Они образовывали единую сеть, процеживающую через себя горе и боль одних людей, коварство и жестокость других. Истории, которые приходилось здесь выслушивать, не располагали к мечтательности и сантиментам, поэтому обитатели их отличались резкостью, решительностью, жесткостью и грубоватой прямолинейностью. Эти качества, старательно ретушируемые в книгах и фильмах про сыщиков, позволяли им успешно противостоять тем, кто затевал примитивно-кровавые «дела» в заплеванных притонах или на тюремных нарах, тем, кто строил хитроумно обдуманные планы в купленных на общак особняках, словом, всему не признаваемому пока официально, но от того не менее опасному преступному миру — от мелкой уголовной шелупени до авторитетных воров в законе.

Сизов прошел к своему столу, сел, вытащил из календарной подставки лист бумаги.

— Сразу за план? — с уважением спросил Фоменко, пристраиваясь на подоконнике. — Я докурю и тоже пойду…

Но идти работать ему не хотелось, и он озабоченно поинтересовался у задумавшегося Сизова:

— Как же вы его будете устанавливать? По пальцам? А если в картотеке ничего нет?

«Они ничего не поняли, — подумал Сизов. — Губарев по неопытности, Фоменко по глупости. Разве что Веселовский… Тоже вряд ли. Но ему-то шеф растолкует, что к чему…»