– Большинство людей и этого не знает, – похвалил Штарка Винник. – Только Фаберже был никакой не швейцарец. По происхождению француз, а так – немец немцем. Ты ведь, Иван, тоже немецких кровей?

– Да.

– А твои предки в России чем занимались?

– Я никогда не пытался вникнуть в семейную историю, – сказал Штарк. – Моих недальних предков выслали в Курганскую область в начале войны.

Дальше расспрашивать Ивана Винник не стал.

– Густав Фаберже держал в Питере, на Большой Морской, маленькую мастерскую и магазинчик в подвале, – продолжил он свой рассказ. – Торговал всякой мелкой ювелиркой, оправами для очков. Ничего особенного собой не представлял. В какой-то момент Петербург ему надоел, и он переехал с семьей в Дрезден, а в Питер скоро прислал своего сына Карла. Тот понемногу выбрался из подвала, сделался купцом второй гильдии – нехило по тем временам, – но главное – стал бесплатно работать в Эрмитаже. Там была большая ювелирная коллекция, в ней что-то всегда требовало ремонта. Ну, и заодно было что утащить к себе в норку.

– В смысле, украсть? – без всякого удивления спросил Молинари, привыкший иметь дело с ворами.

– Ворует дурак, умный – смотрит и копирует, – ответил Винник. – Фаберже был умный человек, а в эрмитажной коллекции имелись отличные образцы старинных стилей. Он сделал коллекцию по мотивам скифских золотых украшений, и сама императрица Мария Федоровна купила у него запонки с цикадами. Фаберже попал в орбиту, ему стали поступать заказы от царя и великих князей. Александр III заказал ему первое яйцо для Марии Федоровны к Пасхе 1885 года. Фаберже, кстати, делал эти яйца едва ли не себе в убыток. Понимал, когда имеет смысл задирать цену, а когда – работать на репутацию. Умнейший был человек. Уважаю.

– Давно ты увлекаешься Фаберже? – спросил Штарк. Познания Винника были явно обширнее средних.

– Пару месяцев. Поначалу-то я больше Форбсами интересовался. Я же в прошлом году попал в известный список. Сперва смеялся, а потом как-то прилипло ко мне. Кто такой Винник? Фигурант списка «Форбса». А дальше уж по цепочке пошло.

Штарк попытался вспомнить, на каком месте Винник в «Золотой сотне». Где-то в середине списка. Среди брылястых нефтяных и металлургических магнатов он должен заметно выделяться: выглядит моложе своих лет, разве что вьющиеся черные волосы отступили слишком далеко с высокого лба, но на скуластом лице – ни морщинки, крупный шнобель смотрится бодро и энергично, влажные карие глаза и иронично кривящиеся тонкие губы вполне могли бы принадлежать музыканту или шахматисту. Симпатичный миллиардер из тех, кому ничего не досталось при ельцинской раздаче, – да и так обошлись.

– Тебе вправду нравятся эти яйца? Ну, как произведения искусства? – спросил Штарк. Интересно, в самом ли деле Винник чужд московского пафоса или скоро он перестанет терпеть такое панибратское обращение?

– А какая у тебя проблема с яйцами?

– Ну, я припоминаю что-то из Набокова: мол, проходя мимо витрины Фаберже, мы смеялись над его купеческим вкусом. Много золота, камней, все блестит, как для сороки сделано.

– Дурак твой Набоков, – обиделся Винник. – Фаберже никогда ничего не выставлял в витрине. Надо было зайти к нему в магазин, чтобы тебе что-нибудь показали. И правильно, зачем дразнить народ? Он завистлив, народ-то… И, кстати, в конце концов все отобрал.

– То есть тебе нравится?

– Я, Ваня, не художник, и понтов в этой области у меня нет. Я, скорее, уважаю Карла нашего Густавовича как коллегу по бизнесу. И перфекциониста… В общем, я тоже решил прикупить яичек. И выяснил, что Фаберже сделал их пятьдесят две штуки, и восемь из них утрачены, то есть неизвестно где находятся. Вот, смотрите. – Он подвинул к Штарку и Молинари два листка бумаги. На своем Иван прочел:

1886 – «Курочка с сапфировым панданом»

1888 – «Херувим и колесница»

1889 – «Несессер»

1896 – «Портреты Александра III»

1897 – «Розово – лиловое с тремя миниатюрами»

1902 – «Нефритовое»

1903 – «Датский юбилей»

1909 – «Памятное Александра III»

У Молинари был такой же список, только на английском. Пробежав его глазами, сыщик покачал головой.

– Если их не нашли за последние сто лет, шансов, что они вдруг всплывут, почти нет, – сказал он. – В моей профессии такие чудеса случаются крайне редко, а по заказу – практически никогда.

– Я уверен в обратном, – спокойно ответил Винник. – И сейчас вы увидите, почему.

Он поднялся и поманил партнеров за собой. В кабинет финансиста из переговорной вела боковая дверь. И как только Винник распахнул ее, Штарк увидел на внушительном, покрытом черной кожей столе маленькую скульптурную группу: веселый серебряный ангелочек, впряженный в двухколесную повозку, груженную золотым яйцом. Яичко сверкало многочисленными каменьями.

– В списке, который я вам дал, это вторая строчка, – сказал Винник. – «Херувим и колесница», 1888 год.

Нью – Йорк, 1987 год

– Арманд, это… то, что я подумал? – спросил Мэлколм Форбс почти шепотом.

Хаммер довольно бесцеремонно подхватил со столика херувима и его повозку с драгоценным грузом.

– Это яйцо попало ко мне в 1932 году, – сказал он. – Я решил показать его тебе в качестве иллюстрации. Наглядного примера, что в России, как и в моих отношениях с ней, все совсем не так просто, как написал этот твой мальчик.

– Это «Херувим с колесницей», 1888 год, подарок Александра III императрице Марии, – уже вполне уверенно и в полный голос произнес Мэлколм. – Настоящее императорское яйцо. Были догадки, что оно сейчас твое, но никто не знал наверняка. Почему ты его никогда не выставлял? И почему оно, позволь спросить, иллюстрирует… то, что ты сказал?

– Вот ты говоришь, что оно мое. Между тем, когда яйцо впервые ко мне попало, то было вовсе не мое. А сейчас, пожалуй, точно не известно, чье оно. Может быть, даже твое.

– В каком это смысле? – опешил Форбс, не в силах оторвать взгляд от маленькой скульптурной группы в руках Хаммера. Раньше он видел ее лишь на неудачной и плохо сохранившейся фотографии с одной петербургской выставки 1902 года. Можно было разглядеть только верхний краешек яйца и кусочек колесницы. Больше никаких изображений этого, как считалось, утраченного императорского яйца не сохранилось. И вот перед ним добыча, ради которой любой серьезный коллекционер пошел бы на преступление…

– В знак нашей дружбы. Как один ценитель Фаберже другому. – И Хаммер торжественно, словно вручал рыцарский меч, преподнес вещицу издателю.

Председатель Мэлколм понимал, что сейчас он должен решительно отказаться и, не оглядываясь, покинуть галерею. Но его руки сами потянулись к яйцу. Улыбка Хаммера стала чуть шире, и он отпустил поделку, так что Мэлколм инстинктивно подхватил ее, чтобы она не разбилась об пол.