— Первое колесо, говоришь, — пробормотал тот, копаясь в бумагах из папки, — на, читай!

И действительно, согласно пояснениям свидетелей травмирован мужчина в 19 часов 10 минут. «Скорая помощь» подкатила через пятнадцать минут. И фельдшер ввела ему в вену (нашла ведь!) два куба промедола, и в 19 часов 40 минут он вполне членораздельно сказал, кто он, где проживал и к кому приехал, а смерть фельдшер констатировала в машине «Скорой помощи» в 19.55!

— Да, велики твои возможности, Человек, — сказал я с удивлением. — Скажи кому — не поверят! Вот и отвечай потом на ваши вопросы о способности к активным и целенаправленным действиям после получения такой тяжелой травмы, — несколько озадаченно сказал я, возвращая следователю бумаги.

— Любопытный случай, — протянул Вадик Соколов, — есть о чем подумать и что вспомнить, когда следователи зададут такой вопрос! А вот у меня…

— Погодите, ребята, я же еще не все рассказал, это только самое начало, — оборвал Вадькины размышления Юра. — Дальше…

— …дальше, я так полагаю, должна быть нелюбимая Серегой психология, — улыбнулся Мишка.

— И судьба, — добавил Юра Осипов и, чуточку помолчав, продолжил рассказ.

— Остаток того дня прошел спокойно. Ни посетителей, ни ментов не было. Позанимались текущими делами и разошлись по домам.

На следующее утро у входа меня встретила заплаканная женщина в черном траурном платке — высокая, слегка полноватая блондинка. Наверное, красивая. Правда, слезы и гримаса горя искажали ее лицо до неузнаваемости. Встречаясь с таким нешуточным выражением горя, всегда стараешься как-то эти страдания облегчить, чем-то помочь, что-то сделать. Вот и я, когда она представилась женой того, вчерашнего, и попросила, чтоб я ее пустил посмотреть на мужа, я не смог ей отказать и пропустил в секционную, но с условием, что она тихо постоит и тихо уйдет. Женщина кивнула и, успокоившись, прошла в секционку. Там она действительно стояла и молча смотрела на бледное, без кровинки, лицо погибшего. Без слез, без плача, но при этом она так стиснула рукой мое предплечье, что на следующий день я обнаружил три характерных кровоподтека. А они у меня от таких воздействий не очень-то «охотно» образуются. И все бы ничего, все бы нормально было, но черт меня дернул рассказать ей, как, умирая, мужчина звал какую-то Марину, как он непрестанно твердил это имя. Она, услышав это, стала медленно оседать и, если бы я ее не подхватил, расшиблась бы о цементный пол. Пока я нес ее на руках, успел себя обматерить последними словами: ведь не пускаю же я в секционный зал посторонних, никогда не пускаю, а тут вдруг разрешил. Надо же? А вдруг что с сердцем, а вдруг помрет? Всяко ведь бывает!

Однако все обошлось — нашатырь и легкие похлопывания по щекам сделали свое дело. Через пару минут женщина пришла в себя и заплакала — тихо, горестно, обреченно. Она плакала так, что сердце заходилось от той смертной тоски, что слышалась в ее плаче. Ни до, ни после я такого плача не слышал! Однако постепенно она успокоилась и, промокнув слезы платком, сказала:

— Простите, доктор, но Марина — это я. Это он ко мне ехал и… не… приехал. — Она снова всхлипнула, но справившись с собой, каким-то безжизненным и глухим голосом рассказала, что встречались они около года, что решили пожениться, что с прежней женой он не живет уже два года, что вещи он накануне отправил машиной, а сам вот… на поезде… чтоб побыстрее увидеться. — Вот и увиделись, — немного помолчав, каким-то тусклым голосом произнесла Марина и посмотрела на закрытую дверь секционного зала. — Вот и увиделись, — как бы про себя повторила она, — а ведь как к нему моя дочка привязалась! Боже мой, боже мой! — Потом поднялась и тихо, вроде как для себя, прошептала:

— Это я во всем виновата, я, — и, посмотрев заплаканными глазами на меня, сказала: — Спасибо вам, доктор! Прощайте, — и ушла.

— Вот миленькое дело, — пробормотала санитарка, — а кто тело-то будет забирать?

— Так жена, наверное? Они ж, как я понял, еще не разведены?

После ее ухода мы посидели еще с полчасика, молча попили чай, но разговор не клеился. У всех перед глазами стояло лицо Марины, и боль, плескавшаяся в ее глазах, доставала каждого из нас. И к разговорам это не располагало.

А потом приехала жена — спокойная, деловитая, холодно рассуждающая и о деньгах, что по страховке получит, и о том, куда она их израсходует. Деловито обсуждающая, что из привезенной одежды лучше одеть на покойника, а что домой забрать… И только когда я выдал ей заполненное врачебное свидетельство о смерти, она, прочитав его, заплакала. Впрочем, быстро справилась с собой и, холодно попрощавшись, уехала.

Мне, ребята, почему-то этот случай сильно запомнился, запал в душу. Потом долгие годы эти две женщины нет-нет и вспоминались: безудержное, ничем не прикрытое горе одной и холодная рассудительность другой.

— Так, а ничего удивительного, — сказал Биттер, — если одна просто исполняла технический ритуал предания тела земле, так как и любовь, и чувства, и все то, что было хорошего между ними, она уже похоронила. В душе похоронила. Она просто довершала процесс. В то время как другая хоронила и любовь, и будущее, и свои надежды, и свои мечты! Она хоронила свою жизнь! Так что все объяснимо!

— Да все это понятно, — ответил Юра, — но все ж… Ладно, коллеги, я еще не закончил, — сказал Осипов. — Я рассказал о психологии, а впереди еще судьба! Рассказывать?

— О как! Давай, Юрка, излагай. Конечно! Мы внимательно слушаем, — вразнобой ответили мы.

— Ну, ладно! Вот окончание той истории, — Юра хлебнул из кружечки и продолжил: — С тех пор прошло ровно 15 лет. И вот однажды, в такой же июньский день, дознаватель ГАИ принес мне медицинские документы для производства экспертизы по случаю автодорожной травмы: при касательном столкновении двух легковушек сломала руку женщина, водитель одной из них. Она лечилась амбулаторно, сколько-то там дней с гипсом на руке ходила и по окончании лечения приехала ко мне на осмотр. Я ее не узнал, но она сама после осмотра сказала:

— Доктор, а вы меня не помните?

— ???

— А я… — и напомнила про тот случай пятнадцатилетней давности. Это была Марина. Вот что она поведала:

— После похорон я долго в себя не могла прийти. Меня дочь спасла. Ведь, кроме меня, у нее не было никого. Когда она окончила школу — с золотой медалью, между прочим! — поступила в университет. Там в одной группе с ней оказался однофамилец с нашей «редкой» фамилией — Иванов. Они стали «дружить», а после четвертого курса приехали ко мне и сказали, что решили пожениться — уже заявление в ЗАГС подали. И только разговаривая с ним, я поняла, что этот мальчик — сын того человека, который так и не стал моим мужем. Вот такая судьба, доктор. Теперь наши дети вместе! И я счастлива.

— А мама мальчика, — поинтересовался я, — она где?

— Она тоже одинокой так и осталась. Впервые мы встретились лишь год назад, когда знакомились. И у нас с ней хорошие, ровные отношения. Мы подруги, мы родственники. Нам делить нечего. У нас есть наши дети и наш общий внук. Его и мой внук!