Прошло несколько месяцев, и, поняв, что не смогу дальше существовать в подобном режиме, я с тяжелым сердцем вновь рассталась с Дени и доверила сына заботам сертифицированной кормилицы мадам Бонанфан[33], жившей в окрестностях Шартра. Заплатить сразу полагающиеся ей восемнадцать тысяч старых франков я не могла и попросту дала тягу. Мадам Бонанфан не только не подала иск, но и начала исправно писать мне письма (с массой орфографических ошибок!) и сообщать новости о «нашем» малыше.

«Он очень скучает по своей маме! – уверяла она. – И все время спрашивает, когда же вы придете».

Меня мучила совесть, и я лила слезы над этими посланиями, жила, как в тумане, страдала, почти не спала и за несколько недель похудела на восемь килограммов. Читатели часто спрашивают, почему в моих романах героини считают своих сыновей и дочерей обузой, а обделенные любовью дети замыкаются в себе. Ответ прост: таков мой личный опыт. Я очень любила сына, но его появление на свет разрушило все надежды, ради которых я училась. Я физически не могла обеспечить своего ребенка всем необходимым и любому здравомыслящему человеку резонно показалась бы дурной матерью.

Я не помню, как за мной ухаживал Конде. Первый поцелуй, первое объятие, первое разделенное наслаждение – все это стерлось из моей памяти. Я забыла, о чем мы разговаривали, обсуждали или нет серьезные темы. По разным причинам мы оба торопились расписаться. Я благодаря замужеству надеялась восстановить положение в обществе, Конде не терпелось предъявить друзьям и знакомым новобрачную с университетским образованием, девушку из хорошей семьи, говорящую по-французски, как настоящая парижанка. Конде был сложным человеком, его ироничность часто казалась мне почти вульгарной, но действенной, я пробовала перевоспитать его, но он отвергал все попытки, как воистину свободолюбивая личность. Приведу простой пример. Однажды я решила «переодеть» его в модную тогда парку и услышала в ответ: «Слишком молодежный стиль! Мне не подходит!»

Я пыталась привить Конде страсть к режиссерам Новой волны, итальянцам Антониони, Феллини и Висконти, к датчанину-новатору Карлу Дрейеру и шведу Ингмару Бергману, а он так крепко заснул, когда мы смотрели «Четыреста ударов» (1958) Франсуа Трюффо, что мне пришлось будить его под насмешливыми взглядами других зрителей. Самое обидное поражение я потерпела, пытаясь приобщить Конде к творчеству поэтов идейного течения Негритюд, провозглашавшего исключительность и самобытность негро-африканской культуры и стремившегося к деколонизации. Я открыла их для себя, когда училась на подготовительных курсах. Как-то раз одна весьма политизированная одногруппница Франсуаза дала мне тонкую брошюрку под названием «Дискурс о колониализме» Эме Сезера[34]. Я ничего не знала об авторе, но содержание так сильно потрясло меня, что на следующий же день побежала в книжный магазин издательства «Африканское присутствие»[35] и купила все книги Сезера, а также – на всякий случай – стихи Леопольда Седара Сенгора и Леона-Гонтрана Дамаса[36].

Конде открыл наугад книгу Эме Сезера (он станет моим любимым писателем) «Дневник возвращения в родную страну»[37]и продекламировал насмешливым тоном:

Что два плюс два дают пять

что лес мяукает

что дерево таскает каштаны из огня

что ресница приглаживает бороду

и так далее, и так далее…

– И где тут смысл?! – воскликнул он. – Для кого он пишет? Уж точно не для меня, раз я ни черта не понимаю!

К Леону-Гонтрану Дамасу он проявлял большую снисходительность, находя его стиль проще и прямее.

Мне сейчас кажется невероятным, что я не рассказала Конде о Дени. Даже не пыталась, понимая, что признание похоронит надежду на замужество. Та эпоха во всем отличалась от современной. Девственность невесты перестала быть непременным условием, но сексуальной свободы и в проекте не было. Закон Симоны Вейль[38] будет принят только через пятнадцать лет. Мало кому хватало смелости признаться, что ребенок был «зачат во грехе».

Я почти ни с кем не знакомила Конде, а мнения немногих «допущенных к телу» разошлись.

– Какое у него образование? – провокативным тоном поинтересовался муж Жиллетты Жан, когда мы обедали с ними в Сен-Дени.

Эна встретилась с нами «накоротке» в баре на площади Аббатисс, а расставшись, сразу позвонила сестре и доложила, что «за полчаса он влил в себя шесть кружек пива и два бокала красного вина. Этот человек – пьяница, точно тебе говорю!» Ивана и Эдди жаловались: «Мы не понимаем ни слова из того, что он говорит!»

Я и сама мечтала не о таком мужчине. А «тот» оказался подлым предателем. Мы поженились солнечным августовским утром 1958 года в мэрии XVIII округа Парижа, на улице, где зеленели каштаны. Эна не потрудилась явиться, Жиллетта с дочерью Доминик присутствовали на церемонии, и моя племянница все время дулась, потому что действо не напоминало «настоящую» свадьбу. Мы выпили красного чинзано в кафе на углу и поселились в меблирашках, где Конде снял две комнаты.

Не прошло и трех месяцев, как наш брак закончился. Нет, мы не ссорились, просто не могли долго быть вместе. Каждого раздражали слова и поступки другого. Иногда мы звали гостей, но я не любила его друзей, а он презирал Ивану и Эдди. В следующем году я узнала, что беременна, и мы сделали несколько попыток снова сойтись, но ничего не получилось. Это не стало новым любовным разочарованием, в некотором смысле я получила то, чего хотела: превратилась в замужнюю женщину с обручальным кольцом на пальце левой руки. Брак прикрыл мой «позор». Жан Доминик внушил мне страх перед антильскими мужчинами, я раз и навсегда перестала доверять им. Конде же был африканцем. Не гвинейцем, как я стала утверждать позднее, бессовестно намекая, что Секу Туре[39] и независимость 1958 года сыграли определенную роль в нашем союзе. В тот момент я была недостаточно «политизирована» и верила, что, если попаду на континент, воспетый моим любимым поэтом, смогу возродиться. Снова стану девственницей. Обрету прежние надежды. Забуду того, кто причинил мне столько боли. Неудивительно, что мой брак оказался недолговечным: я взвалила на плечи Конде груз несбыточных ожиданий, порожденных моими разочарованиями, и ноша оказалась непосильной.

Сегодня я с леденящей ясностью понимаю, что наш союз был сделкой двух простофиль. Любви и желанию в нем досталось мало места. Конде надеялся с моей помощью найти то, чего ему не хватало: образование и принадлежность к солидному семейному кругу. Муж Жиллетты попал в точку, когда поинтересовался, где он учился. Конде получил свидетельство о начальном образовании. Он был подростком, когда умер отец, нищая мать, торговавшая на